После Рима. Книга первая. Anno Domini 192–430

В целом же эти две христианские веры сравнительно мирно уживались друг с другом. В Риме, впрочем, «своими» считали всех христиан, чему свидетельство базилика мученика св. Сабы, гота-арианина. А вот остготы в Италии и вестготы в Испании в V веке возвели юридические препоны принятию римлянами арианской веры, чтобы разделение между этими народами сохранялось и в религиозных делах.

Империи нужны люди. Даже варвары

Еще одна грань отношений Рима с варварами — покрытие потребности в рабах и солдатах. Мы уже упоминали о рабах, добываемых в результате рейдов на восток. Доказано, что пленников германские племена массово поставляли римским работорговцам, приезжавшим на границу за «товаром». Но спрос империи не ограничивался рабами: римским войскам всегда и постоянно требовались новые и новые рекруты, а в IV веке, с появлением таких социальных лифтов, как государственная служба и церковь, нужда Рима в армейских пополнениях обострилась.

Призывать в полевые (не вспомогательные!) части войск можно было только граждан империи, однако на практике это правило соблюдалось редко. Порой в римскую армию шли варвары-добровольцы, рассчитывая на карьеру и добычу. Других на службу римлянам отправляли принудительно, во исполнение части соглашения между империей и варварским племенем. Этот пункт содержался в большинстве договоров Рима с побежденными неприятелями, еще со времен этрусских войн.

У Аммиана Марцеллина есть рассказ о попытке императора Констанция II пополнить свои части германскими рекрутами. Начало этой истории он, вероятно, записывал с улыбкой.

Империя не желала, чтобы германцы скапливались у ее границ, и Констанций, встретившись в Паннонии с племенем лимитантов-сарматов, пытался заставить их уйти. Варвары не согласились, и убеждать их пришлось с применением грубой физической силы, истребив «амиценсов и пиценсов» (два то ли клана, то ли малых племени). Сарматы ушли. Но год спустя, в 359 году, некоторые из лимигантов вернулись и заявили, что предпочли бы переехать в саму империю в качестве данников.

Какая победа! А сколько выгод! Для заключения договора варварам разрешили переправиться через реку и ступить на римскую территорию. Отчего-то это разрешение дали не полномочным представителям племени, а всему варварскому войску.

Констанций и его приближенные думали не о безопасности, а о том, что, успокоив внешнее волнение и водворив повсюду мир, они приобретут много людей, готовых нести военную службу, и начнут набирать сильных рекрутов. Провинциальное же население охотно будет откупаться от личной службы деньгами. Такого рода расчет не раз ввергал в тяжкие бедствия римское государство, замечает Марцеллин.

Возвели помост, с которого должен был говорить император, расставили охрану. Но едва Констанций открыл рот, чтобы начать милостивую речь к будущим подданным, один из варваров в ярости швырнул сапогом в трибуну и закричал: «марра, марра!» [смерть, смерть!], — это был их боевой клич. Вслед за тем неистовая толпа, воздев свой штандарт, вдруг завыла диким воем и бросилась на императора. Констанций ухитрился сбежать, а трофей — царское сиденье с золотой подушкой — был захвачен варварами без боя.

Этим завершилась комическая часть истории и началась трагическая.

«[Римские солдаты] бросились на полчища варваров, которые твердо решились умереть на месте. И так как наши ринулись с тем, чтобы смыть позор своей храбростью и пылали гневом на вероломного врага, то без всякой пощады убивали всех, кто попадался навстречу, топтали ногами живых, умирающих, убитых; прежде чем насытилась их ярость кровью варваров, воздвиглись целые груды мертвых тел.

Взбунтовавшиеся варвары были раздавлены: одни пали в бою, другие в ужасе разбежались; часть этих последних возымела тщетную надежду вымолить жизнь просьбами; но их убивали, нанося удар за ударом. Когда все были перебиты, затрубили отбой. Тут оказались убитые из наших, хотя и немного; они были или смяты во время страшного натиска, или же их постиг рок, когда они, оказывая сопротивление ярости врага, открывали свои не покрытые панцирями бока».