После России

— «Прогулки…» — моя любимая книжка. Мне кажется, все, что сделал Синявский в жизни, — написал эту книжку. Легкую, моцартовскую. Вы смотрели фильм Формана о Моцарте? Это там, где великий Моцарт на четвереньках гоняется под столом за возлюбленной. Вспоминаю, как недели три до ареста, когда тучи уже сгущались и мы чувствовали дыхание в спину, я сказала Синявскому: «Ну что ты пишешь все чего-то мрачное и мрачное, напиши в подарок нашему сыну (а ему было тогда восемь месяцев) что-нибудь веселое, радостное. Напиши про Моцарта». И я считаю, что он написал про Моцарта, ведь Пушкин это Моцарт в поэзии.

А знаете как начались «Прогулки…»?

Синявский меня извинит, если то, что я скажу, покажется нескромным. А было так. В классе пятом-шестом я совершила дурной поступок: взяв из школьной библиотеки книгу, я не вернула ее библиотекарю. Попросту украла. Не могла устоять, и все тут. Каюсь, молю о прощении. Книжка эта прошла через всю мою жизнь и приехала сюда в Париж. И вот все десять лет. те, что мы прожили с Синявским до ареста, я уговаривала его прочитать эту книжку. А ему, уже кандидату филологических наук, все было недосуг. Ничего, бывает… Так он и ушел в тюрьму, не прочитав «Пушкин в жизни» Вересаева. И вот последний день процесса. Мы в ожидании приговора. Приговор. Осужденных уводят. Я беседую с адвокатом и от него узнаю, чем занимался мой муж в процессе следствия. «Может быть, апелляцию сочинял», — говорю адвокату. «Нет, он писал о Пушкине, заметки о Пушкине». Мне это так понравилось, я так обрадовалась. А потом из заключения вдруг стали поступать ко мне написанные на обрывках бумаги размышления Синявского о Пушкине, то есть страницы будущей книги «Прогулки с Пушкиным», столь нашумевшие сегодня. Когда я их читала, записки поражали меня невероятной своей веселостью, легкостью, светлостью. Я и люблю эту книжку прежде всего потому, что она светлая и легкая. Мне она видится невероятно пушкинской по духу своему, по настроению, по эмоциям, заложенным в нее. И я вдруг поняла, что победила-таки, одолела ученого-филолога «своим» Пушкиным. Мне казалось, что он прочитал все-таки Вересаева, чуть позже я узнала, что это правда: Вересаев оказался в тюремной библиотеке. Заключенному выдали эту книгу, и заключенный влюбился в поэта, в его жизнь, судьбу, в его друзей, во все, что творил его гений.

И еще: цитированные в «Прогулках…» стихи — это именно те стихи, которые Синявский использовал по памяти в заключении. Ему сейчас вешают: «Убийца Пушкина, убийца Пушкина», но может ли такой, простите, злодей, знать так много стихов Пушкина наизусть?! Извините за такую резкость, но я не уверена, что, окажись завтра та же Глушкова (поэтесса и литературный критик. — Ф. М.) в ситуации, в которой оказался Синявский в 1966 году, вспомнила бы она что-либо из Пушкина, кроме «мой дядя самых честных правил». Да много ли знают Пушкина наши маститые ученые-литературоведы? Вот устроить бы с ними какие-нибудь состязания, пушкинские бега! Выяснили бы кое-что. Вам Андрей Донатович заявил, что лагерное время — одно из самых интересных периодов его жизни. Вроде бы как-то кощунственно звучит. В аду, наверное, тоже интересно, но это ведь ад. Но я его понимаю: при невероятном физическом напряжении ему было интересно жить. И во многом благодаря любви к Пушкину, познаванию Пушкина.

Когда я и сегодня перечитываю «Прогулки…», я поражаюсь, как можно было умудриться не построить себе стенку из искусства и весь мрак лагеря не впустить в свои штудии? Книга вышла как бы в пушкинском ключе. живая, светлая, каким был сам поэт. Ведь поэта настоящего от нас забрали, отгородили каким-то другим Пушкиным, неестественным, картонным. Вспомните, к примеру, какие слова говорил Пушкин, когда на радостях плясал после написания «Бориса Годунова», хлопая себя по ляжкам?

— «Ай да Пушкин, ай да молодец».

— А вот и нет, вы — испорченное дитя кастрированного. изуродованного Пушкина. На самом же деле он кричал: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!» А почему так? А потому что в представлении цензоров и запретителей как же мог великий поэт произносить «сукин сын»? А поэт именно так говорил, народным простецким языком, в этом выкрике его дыхание, его вольность, его, если хотите, не нормативность.

И поэтому, когда книга собралась, я сказала Синявскому. что многих пушкинистов хватит удар после прочтения «Прогулок…». И если совсем честно, мне не жаль этих пушкинистов, потому что, по-моему, именно они — убийцы подлинного Пушкина, они украли его у нас. И таким пушкинистам и всем Татьянам глушковым настоящего Пушкина, нашего Пушкина отдавать нельзя. Пушкина, который веселился, гулял, мудрствовал и оборачивался так и эдак.