После России

Знаменательно: в письмах к Родзевичу, написанных в сентябре — октябре, — безмерная нежность. Но в каждом из стихотворений этих же дней — стон боли. Мало того: мысль о смерти, а если о любви, то о «любви-живодерне». Даже «Пражский рыцарь» — стихотворение о легендарном Брунсвике, «стерегущем реку», статуе у Карлова моста в Праге, — это стихи не столько о рыцаре, сколько о Влтаве, притягивающей самоубийц.

В других стихотворениях появляются набережные, вокзал, мосты — внешние вехи нескончаемых «брожений» (как их называла Цветаева) с любимым. Но тональность по-прежнему безрадостна:

Темнейшее из ночных
Мест: мост. — Устами в уста!
Неужели же нам свой крест
Тащить в дурные места,

Туда: в веселящий газ
Глаз, газа… В платный Содом?
На койку, где все — до нас!
На койку, где невдвоем

Никто… Никнет ночник.
Авось — совесть уснет!
(Вернейшее из ночных
Мест — смерть!)…

Мотив смерти настойчиво звучит на протяжении всей этой осени, нет ни одного стихотворения сентября — октября, где бы он не присутствовал. А между тем это месяцы жаркой взаимной любви!

От Бахраха она ничего не скрывает, хотя на расстоянии сделать это было бы очень легко. Он остается ее конфидентом; сообщив еще в сентябре о появлении возлюбленного, Марина подтверждает то, что говорила прежде: их связь не в «днях» и «часах», а в «просторах»; сердечное тепло не ушло, ушла только «болезнь», вспыхнувшая в дни перерыва в письмах… То, что пришло теперь, — совсем другой природы… И тут звучит знакомый мотив: «Я себя ужасаю, я не могу жить и любить здесь…»

Бахрах нелегко пережил это известие. Но еще некоторое время их переписка продолжалась.

Автограф страницы письма Цветаевой Родзевичу:

Прага, 23-го декабря 1923 г.

Мой родной,

Я не напоминаю Вам о себе (Вы меня не забыли!), я только не хочу, чтобы Ваши праздники прошли без меня.

Расставшись с Вами во внешней жизни, не перестаю и не перестану —

Впрочем, Вы всё это знаете.

МЦ.

А на прилагаемую мелочь не сердитесь (не сердитесь?), право выручить Вас — мне, и Вам — меня, это право мы ведь сохраняем?

Буду думать о Вас все праздники и всю жизнь.

5

Когда Эфрон приехал в Прагу, влюбленные могли видеться только раз в пять дней. Где? Как? Но виделись. Временами Марине приходится утешать любимого: «Друг, это не последний день… Мы в начале встречи, помните это. Не надо спешки, не хочу задыхаться, хочу глубокого вдоха. Друг, это не последний вздох! Не надо так. Надо верить, надо глубоко глядеть: Вам — в себя, мне — в вас (и тоже —в себя!), надо дать чему-то утихнуть, осесть. Водоворот может быть мелок. Проверим дно. Вы — моряк. Мне ли Вас учить! Не слушайтесь моих отчаяний. Это — тольколюбовь!»

Спустя годы Цветаева будет вспоминать то время с великой благодарностью судьбе. Однако эмоциональный мир ее сложен, в нем сталкиваются неоднозначные импульсы. В сентябре — октябре, пока еще не вторглись внешние препятствия, нежность соседствовала в ней со вспыхивающим помимо ее воли недоверием; на смену вечернему и ночному приходили утренние прозрения. Недреманное око ее никогда не засыпавшей души нашептывало свои сомнения. «Спи, глазок, спи, другой…» В октябрьском письме Бахраху: «Жить в другом — уничтожиться. Мне не жаль, я только этого и жажду, но…»Сомнения имели и еще один оборот, может быть, важнейший: «Творчество и любовность несовместимы. Живешь или там или здесь. Я слишком вовлекаюсь…» Ей казалось (и правильно казалось!), что, будя в ней ее женскую сущность, возлюбленный будил ее безудержность, хаос, метания, тоску… Даже в безоблачные минуты, едва очнувшись от счастья, — она чувствует, что играет непривычную ей, почти навязанную роль.

К. Б. Родзевич. Париж. 1927 г.

В письме Бахраху, написанном через неделю после письма «Арлекину»: «Вы говорите: женщина. Да, есть во мне и это. Мало — слабо — налетами — отражением — отображением. Скорей тоска по —чем! Для любящего меня —женщина во мне — дар. Для любящего еево мне — для меня — неоплатный долг. Единственное напряжение, от которого я устаю, и единственное обещание, которого не держу. Дом моей нищеты. О, я о совсем определенном говорю, — о любовной любви, в которой каждая первая встречная сильнее, цельнее и страстнее меня. Может быть — этот текущий час и сделает надо мной чудо — дай Бог — может быть, я действительно сделаюсь человеком, довоплощусь…»