После Шоколадной Войны

— О… — глупо воскликнул Оби. Его рот раскрылся, и у него на языке собрался вкус капель дождя.

— Я не думаю, что она больше захочет тебя увидеть, — не злобно сказал ее брат — беспристрастно честный «двенадцатилетний младенец».

Оби не ответил, не сказал ничего. Он стоял потерянно и несчастно. Все огоньки в мире потускли. Где-то в глубине души он осознавал, что Лаура Гандерсон потеряна им навсегда.

3

Волна горячего воздуха налетела без предупреждения — прямо в мае. И это было слишком преждевременно. Жара ударила прежде, чем чье-либо тело смогло бы к этому привыкнуть: кровь отказывалась двигаться быстрее, а толстая кожа была еще слишком бледна. Жар исходил от улиц и тротуаров, раскаленных беспощадным солнцем, отражающимся от молодых листьев на ветвях деревьев и цветов, покрывающих кусты.

Жара превратила учащихся «Тринити» в вялую армию лунатиков. Волнение выпускников, знающих, что наступили последние дни учебы, и уроки потеряли вообще какой-либо смысл, было приглушено жарой и влажностью, которая сизой дымкой висела над школьным двором. Наклеенные на стены коридора, на доску объявлений и в классах плакаты, во весь голос кричали о приближении Дня Ярмарки, завершающего учебный год, всеми были восприняты со скукой и безразличием.

Арчи любил жару, наверное, потому что с ее наступлением остальные себя чувствовали из ряда вон плохо. Они обливались потом, ныли, и вяло шевелились в тяжелом воздухе, словно на ногах у каждого были ботинки из свинца.

У него было много способов уйти от назойливой жары: сохранять хладнокровие, держать себя в руках и не поддаваться эмоциям, побольше лежать, никаких встреч «Виджилса» или его активистов. Его лидерство в этой неформальной организации было очень тонкой вещью. Он знал, и инстинктивно чувствовал, когда созвать очередную встречу, отложить ее и позволить каждому члену «Виджилса» быть предоставленному самому себе. Как и сейчас. Он осознавал, что если царит всеобщий дискомфорт, то не обойти обид на любое дополнительное усилие или задание.

Жара влияла на все происходяще вокруг. Не будучи столь активным, Арчи никогда не терял бдительности — не без того, чтобы всем казалось, что ему не до чего нет дела. Двумя главными объектами для наблюдения были Оби и Картер, которые походили на близнецов. Они оба перемещались, словно в трансе, оба были озабочены собственными мыслями и переживаниями, что само собой подразумевало, что от них вряд ли последуют какие-нибудь глупости или угрозы. Какое-то время Арчи немного опасался происходящего внутри Оби. То ли он тихо вынашивал месть или просто принимал свою судьбу? С Картером было проще. На нем все прочитывалось снаружи: спортсмен с важной походкой превратился в хлюпика, все время оглядывающегося то через левое, то через правое плечо, в «экземпляра» с узкими глазами, словно все время кто-то его преследует. Он быстро проскакивал мимо и ни с кем не общался. Арчи догадывался, что внутри него происходит, и восхищался своими догадками. Надо было дать ему немного повариться в собственных мыслях, как в собственном соку, и лишь затем поджарить его на большом огне. Наступало самое время, чтобы позаботиться о Картере — о предателе, на его собственном пути. Ведь Картер уже сам достаточно намучался после того, что сделал, и лишь одно сладкое прикосновение Арчи могло окончательно добить жертву. В целом, жара во многом устраивала Арчи.

До жары не было дела и Керони.

Он был словно под невидимым колпаком, через который не проникала жара, как и что-либо еще из окружающего его мира, который был без времён года, а значит и без погоды. В атмосфере своего замкнутого мира он продолжал жить, его сознание было ясным и острым, и все это было где-то в стороне от его тела. Он как-то ухитрялся удовлетворять все жизненные потребности, исполняя свои глупые, но необходимые обязанности ученика, сына и брата. И с блеском с этим справлялся, потому что знал, что ему не нужно будет делать это всегда. Он знал, что наступит момент, когда поступит команда, и он начнет действовать.

Дэвида все время тянуло в комнату, в которой стояло пианино. Там было прохладно, окна были зашторены, жалюзи закрыты, и пространство было изолировано от всего остального мира. Дэвид, открыв крышку клавиатуры, искал глазами ноту «до», нажимал ее и чего-то ожидал. Может быть эха? Он не знал.