После свадьбы жили хорошо

Когда в чьем-нибудь хозяйстве идут ремонтные работы, люди непременно зовут Степана Авдеича. Чтоб приглядел и посоветовал. Он все знает, все умеет. Подскажет, как перебрать брюхатый гнилой сруб, как фундамент подвести, как от древесного жучка шашеля избавиться.

Недавно у соседа Забелкина пчелы заболели поносом. Жуткий приключился понос, все двенадцать пчелиных семей гибли. В зашоре, в отчаянии мотался Забелкин по специалистам, а толку не было. Явился Степан Авдеич. Полез в ульи без сетки, без дымокура. Может, кусали его пчелы, но Степан Авдеич ни разу не дернулся, не отмахнулся. Шуровал по-медвежьи. И вылечил все двенадцать семей. А применил ерунду какую-то, доморощенное средство. Шелуху луковую, кажется.

С такими руками, как у Степана Авдеича, с таким опытом можно жить не тужить. И собственное хозяйство можно поставить образцово, на красоту. Но Степан Авдеич на собственное хозяйство почти не обращает внимания.

Дом его неказист, небогат. Не облеплен пристройками и верандами, дополнительной площадью для дачников. Не газифицирован. В огороде растет только неистребимый овощ, несаженый и несеяный — хрен с укропом, лук-скорода и картошка, самым фантастическим образом зимующая в почве.

Нынче под Новый год был ураган, старая сосна повалилась на домик Степана Авдеича. Промяла крышу, дранку вздыбила.

В ином доме засуетились бы, как в растоптанном муравейнике, а Степан Авдеич остался спокоен. До весны не убирал упавшее дерево; непривычный, жалкий вид домика, прихлопнутого сосной, не волновал Степана Авдеича. Крыша покамест не течет — и ладно.

Во всем хозяйстве лишь колодец знаменит у Степана Авдеича. Действительно, сделан на красоту. Не иссякает в нем вода, не портится в жару. Ледяна вода, чиста и прозрачна, как слеза младенческая.

4

Натянув кирзовые сапоги, заправив рубаху, Степан Авдеич сходит с крыльца. Бабы почтительно сторонятся. Убирают ведра с тропочки.

Среди баб стоит одна — еще молодая, по третьему десятку, бывшая учительница Лида Копылова. В черной юбке, вылинявшей темной кофте и фестивальном платочке, повязанном по-деревенски. А под насупленным платком — молоденькое, свежее лицо, с нежными и четкими бровями, с глубокими тенями от ресниц. В сахарных зубах травинка зажата, и полуоткрыты влажные губы, чуть фиолетовые, будто Лида чернику ела. А под темной одежей — вольное здоровое тело, все дышащее, все крепкое, и сквозь кофточку проступают швы на лифчике и лямки, и сквозь тесную юбку пропечаталась каемка трусиков.

Мужем Лиды был строительный инженер, тоже молоденький. Лида его прогнала. И над ней смеялись в поселке, оттого что хороший был муж, смирный, поискать такого.

Три года была Лида учительницей и вдруг бросила чистую эту работу, пошла на железную дорогу, щебенку под шпалы подбивать. С мужем жила бездетно, а с железной дороги принесла двойню, от кого — неизвестно, на свою фамилию записала. Много шуточек было в поселке.

В последние годы странно жила Лида. То шелестят в ее доме какие-то пришлые старухи, похожие на богомолок. Лида подолгу с ними беседует, выпытывает. А то наберет полный дом ребятишек, соседских и вовсе чужих, и разыгрывает с ними лотерею. Будто собственных двойняшек ей мало, а денег у нее много, девать некуда, только на подарки расшвыривай… А иной раз — двери нараспашку, окна нараспашку, орет в доме проигрыватель, гулкие ладони плещут. Гуляет Лида с поселковыми вдовушками, одинокую долю оплакивает…

Никто не понимал, с чего бы так метаться человеку. Но судачить стали еще больше, когда зачастила Лида к Степану Авдеичу. Чудно видеть, как кружит Лида возле ряполовского дома, как бегает бесперечь за водой (выливает она эту воду под забор, что ли?), как обстирывает Степана Авдеича, полы моет, ездит на рынок за продуктами… Двойняшек отправила в деревню Буркино, к прабабке, все внимание переключила на Степана Авдеича. Смешней не придумать истории…

Степан Авдеич идет мимо Лиды. И бабы, забыв про воду и очередь, смотрят на них.

Опущенное лицо у Лиды чуть дрогнуло, изменилось; как по речной заводи, прошли по нему тень и свет. И руки дрогнули, звякнуло ведро. Лида не подняла голову, но было заметно, что всем существом своим она чувствует приближение Степана Авдеича. И она открыла глаза в тот миг, когда он кивнул ей. Счастье было на ее лице.

Бабы смотрели, как уходит Степан Авдеич. На Лиду смотрели. Но уже не было зависти в их взглядах, и насмешки не было, и осуждения не было. Спустя пять минут, поругавшись, бабы смогут обозвать Лиду по-всякому, и унизить, и оскорбить, и наплести такого, что самим будет противно и гадко.

Но сейчас они ничего не могут. И, главное, не хотят.

5

…На дороге пыль глубиной с вершок. Кирзовые сапоги Степана Авдеича тонут в ней по щиколотки, и след его назади долго дымится сернистым желтым дымом. Придорожные кусты обвисли от жары, листья на них тряпочками. И лопухи мотаются замшевыми тряпочками.

В палисадниках вишни стоят черные — легла пыль на медвяную росу, и пропиталась ею, и стала как вакса.