После свадьбы жили хорошо

Вечером семнадцатого сентября, когда заводской Дом культуры впервые открылся после ремонта, когда на всех его этажах было много народу, когда в кинозале выступала самодеятельность, а в спортивном зале, на галереях и даже на лестничных площадках шли танцы, случилось обидное происшествие.

В двухсветном вестибюле, где тоже толпились танцующие, с высокого нарядного потолка обрушились вниз две гипсовые розетки.

Вестибюль по проекту был отделан в классическом духе: вдоль стен сдвоенные колонны с коринфскими капителями, лепной богатый карниз, на потолке — глубокие квадраты кессонов. В центре каждого квадрата цвела круглая, с зубчатыми листьями, пышная розетка. Строители в обиходе своем называли ее «капустой». Снизу «капуста» выглядела изящной и воздушной, будто вырезанной из папиросной бумаги, а на самом деле весила килограмма два с лишком. И когда первая розетка со свистом ахнулась на скользкий плиточный пол, и брызнули осколки, и взметнулась мучнистая пыль, — начался переполох. Завизжали нервные девчонки, возникла давка в дверях. Как говорил позднее лепщик Миша Лутанус, «многие ужас до чего настращались»…

Наутро заместитель директора завода Сипягин разговаривал по телефону с прорабом Гусевым, ответственным за отделочные работы.

— Убило кого-нибудь? — шепотом выдохнул прораб.

— Убило.

— Кого?

— Человеческую радость убило.

— Фу-ты, ну тебя к лешему… Значит, без последствий? Или кого-то задело все-таки?

— Бог знал, кого наказывать. Одному из твоих работничков как раз и досталось по башке. В больницу свезли. Егоршин фамилия, что ли.

— Нет, серьезно?

— Серьезно. Говорят, шею свихнул.

— Вот это номер! — Гусев свистнул, а потом захохотал так, что в телефонной трубке защелкало.

— Ты подожди веселиться, — сказал Сипягин. — Все еще впереди. Мы тут сегодня посовещались: не передать ли это дело куда следует?

— Насчет розеток?

— Да, да.

— Помилуй, Федор Игнатьич, ну что ты, разве можно.

— Можно и нужно. Хватит с вами цацкаться. Мало того что должны были к маю сдать, а кончили в сентябре. Мало того что всякий день из-за вас ругань…

— Федор Игнатьич! Да разве это мы?! Ты же прекрасно понимаешь, отчего ремонт… как это сказать? — застопорился. При чем тут мы? А розетки — пустяк, чепуха в конечном итоге. С кем не случается… как это? — оплошки. По-человечески надо, Федор Игнатьевич. Тем более парень сам себя наказал. Снисхождение-надо иметь, а ты — суд!

— Пока еще не суд. Пусть следователь посмотрит, если надо — экспертизу проведем. В общем, разберемся, отчего твое конфетти на головы сыпалось. А потом будет ясно — или суд затевать, или премии выдавать…

— Федор Игнатьич, неужели мы сами бы не разобрались, для чего эта, как ее, бюрократия?

— Всему заводу праздник испортить! — не сдерживая злости, сказал Сипягин. — Моя бы воля, я б тебе безо всякой бюрократии показал кузькину мать. Не отходя от кассы.

Днем прораб Гусев из-за всей этой истории чувствовал себя прескверно. Уже начались работы на новом объекте, надо было заниматься привычными хлопотами; суетливая гусевская должность и так-то не давала ни минуты покоя, а тут извольте: свежая новость, веселенькое происшествие… Поневоле думалось об этих розетках: с чего это они рухнули? — вспоминался нехороший разговор с Сипягиным, — пожалуй, надо было с ним беседовать жалостней, печальней, может, и смилостивился бы; не терпелось съездить в Дом культуры, — непременно следует до всяких экспертиз осмотреть вестибюль своими глазами; очень хотелось побывать и в больнице, — смех смехом, а вдруг что-нибудь серьезное с лепщиком Васькой Егоршиным…

Весь день Гусев нервничал, на любого просителя огрызался:

— Ну? Что вы привязались… как это?.. как банные листья! Не до вас мне, уйдите к святой матери.

Прошлой зимою Гусева стукнул инсульт, и теперь, если доводилось волноваться, Гусев забывал некоторые слова. Нынче он не мог вспомнить, как называются самые простецкие вещи: стремянка, ведро, кельма. За обедом в заводской столовой произошел совершенный казус:

— Дай это, как называется?.. — Гусев с набитым ртом наклонился к соседу по столику.

— Хлеба?

— Не, не.. Это вот!

— Солонку?

— Да нет же!

— Ну чего? Ножик? Блюдце? А-а, закурить! Пожалуйста, Сан Сергеич.

— Тьфу ты, провалиться вам всем! — Гусев отпихнул недопитый стакан киселя и выскочил из-за стола. Он так и не смог объяснить, что понадобилась ему всего-навсего чайная ложка.

После обеда, не вытерпев, он съездил в Дом культуры, осмотрел место происшествия.

— Ах бесстыдники! — шептал он, стоя над обломками розеток, заметенными в угол. — Ах, душа из вас вон… Как это говорится?.. подложили свинью!

Он предполагал, что виноватыми окажутся его рабочие. Так и есть. Кто-то из мальчишек схалтурил и непрочно укрепил розетки. Теперь вот расхлебывай…

В больницу к Ваське Егоршину пришлось добираться пешком. Как раз кончилась утренняя смена, у троллейбусных остановок вытянулись длинные очереди. Гусев сунулся было в одну, другую.

— Пристраивайтесь к нам, Сан Сергеич! — позвала его знакомая подсобница. — Привыкайте использовать сокращенный день. Стой да стой, читай газету, кандидатом будешь к лету…