После тяжелой продолжительной болезни. Время Николая II

Думаю, что нет, не спасла бы. Времени для ее реализации у России к этому моменту уже не было и не могло быть. Противоречия между империалистическими державами завязались в узел, который должен был вот-вот разорваться. Во всяком случае срок, который Столыпин отводил на осуществление своей социальной программы, являлся абсолютно нереальным. В 1909 году в одном из интервью премьер-министр сказал: «Дайте государству двадцать лет покоя, внутреннего и внешнего, и вы не узнаете нынешней России!» О каких двадцати годах покоя могла идти речь на фоне лихорадочной гонки вооружений, да сразу после громовых раскатов Боснийского кризиса, непонятно. Видимо, Петр Аркадьевич уповал на божье чудо.

А ведь изначально времени на подобную реформу у российских правителей было вполне достаточно. К ней можно было приступить пускай не в 1861 году (это разорило и погубило бы весь помещичий класс), но хотя бы двадцать лет спустя, когда отменили «временнообязанность». Глядишь, в XX век Россия вошла бы уже не общинной, а фермерской страной. Пролетарская революция в ней стала бы невозможна.

Но вместо реформы правительство Александра III запустило контрреформы и остановило время. Оно таких экспериментов над собой не прощает.

Что получилось в результате просроченной и запоздавшей реформы Столыпина? Она только разбередила деревню, вызвав всеобщую ажитацию, разномыслие и конфликты. Едва притихшее после мятежей крестьянство снова заволновалось. Среда, на апатии которой держалось благополучие самодержавия, пришла в движение. Тяжелое испытание войной застало страну «на переправе», а это очень уязвимый период.

В 1914 году миллионы крестьян получат оружие, которое потом повернут против правительства.

Болезнь роста

От промышленной революции к социальной

Революционное движение не являлось, в отличие от перечисленных ранее проблем, явлением сугубо национальным или сугубо имперским. Это, конечно, тоже была болезнь, и болезнь для государства очень опасная, но ее можно назвать «побочным эффектом» развития. Ни одна из стран, вступивших на путь индустриализации, этой стадии не миновала, просто более крепкие общественные системы в конце концов преодолели «гормональную нагрузку переходного возраста», а государственные организмы, ослабленные другими недугами, испытания не выдержали.

В случае России роковую роль сыграло еще и то, что промышленная революция здесь началась с опозданием по меньшей мере на сто лет и повлекла за собой столь же революционные последствия в социальной сфере. Самая главная революция происходила не в экономике, а в жизни и сознании людей. В Англии от движения луддитов до всеобщей забастовки 1926 года, едва не приведшей к тотальному коллапсу, прошло больше века. В России между первым крупным выступлением рабочих (Морозовская стачка) и всеобщей стачкой 1905 года миновало всего двадцать лет, то есть в обоих событиях вполне могли участвовать одни и те же люди.

Приведу несколько цифр, чтобы показать, как изменилась экономика страны за восьмидесятые и девяностые годы, когда приток иностранных инвестиций и массовое внедрение новых технологий обеспечили бурный рост предпринимательства, а отмена «временнообязанного» статуса бывших крепостных выбросила на рынок труда массу дешевой рабочей силы.

Объем промышленного производства вырос более чем вдвое – по темпам развития Россия была на первом месте в мире. (К началу мировой войны эта цифра еще раз удвоится.) Выплавка чугуна увеличилась в два с половиной раза, стали – в восемнадцать раз. Возникла новая мощная отрасль – топливная, которая наряду с зерновой стала основой российского экспорта. Угля стали добывать в три раза больше, нефти – в четырнадцать раз. В начале XX века российская экономика вышла на пятое место в мире (после США, Великобритании, Германии и Франции).

Для того, чтобы заводы, фабрики, шахты, мастерские, прииски работали, понадобилась армия наемных работников – рабочий класс, доселе в России почти не существовавший или во всяком случае весьма немногочисленный.

В конце девятнадцатого века это было самое быстрорастущее сословие в империи. За последнюю треть столетия его численность увеличилась втрое.

Это все равно была не столь уж значительная часть населения: на рубеже XX века к ней можно было отнести десять процентов россиян; крестьян было в семь раз больше.

Однако общественно-политическое значение промышленного пролетариата было диспропорционально высоким и все время возрастало. На то имелось несколько причин.

Во-первых, люди, живущие и работающие бок о бок, легче объединяются ради совместных действий.

Во-вторых, в отличие от крестьян, лишенные частной собственности рабочие действительно находились в ситуации, когда «нечего терять, кроме своих цепей». Большинство российских пролетариев существовали в невозможно тяжелых условиях, когда любые перемены могут быть только к лучшему.