После запятой

Но это не исключает увлекательности чтения — не только для любителей реконструирования событий через исследования личностных фильтров. Я сама предпочитаю прямо смотреть, меня эти игры мало забавляют, чаще утомляют. Но для меня привлекательность этих писаний заключалась в том, что иногда можно было проследить, как описываемые события невольно становились рычагом, сдвигающим их отобразителя в неисследованную область мыслей и чувств, и они мимоходом позволяли им воплотиться. Хотя такое происходило редко, потому что летописцы по природе своей передатчики и роль приемников выполняют случайно, поневоле. Это для них, как помеха в эфире. Поэтому если хочется узнать, что случилось в какое-либо время, лучше просто смотреть. Наверное, это зависит от тренировки, как если научиться настраивать сколь угодно мощный бинокль, при первых попытках попадаешь в более-менее близлежащие или слишком отдаленные события, а если набить руку, то можно сразу сфокусироваться на искомом. Но опять же если смотреть изнутри себя, то, может, и увидишь далеко, но не все целиком. В таких случаях ты мало чем отличаешься от очевидцев, пропускающих все через призму своих граней. А если смотреть, поднявшись как можно больше над собой, и не только над собой, но и минуя постепенно вначале область низких чувств, затем низменных желаний, затем смешанную область чувств и мыслей, затем зону мыследействий, и потом преодолеть сферу возвышенных чувств и разряженных мыслей и посмотреть оттуда, то открывается примерно такая картина: издали тянется застывшая траншея с запечатлевшимися по бокам оттисками происшедшего, окутанная в начале, то есть там, докуда ты дотянулся взглядом, дымкой неясности, при желании легко преодолимой. Некоторые области траншеи находятся в затемнении, другие хорошо освещены. Но это никак не связано с их отдаленностью. Как раз самая близкая область одна из самых затемненных. Другие же, иногда очень далекие события, освещены сразу с разных сторон яркими прожекторами. Если по их лучу продвигаться к истокам света, то видно, что это люди, в разное время смотревшие таким же образом на эти события. С ними можно даже войти в контакт, хотя все они давно умерли, умерли. Нет, некоторые еще живы. Но это не имеет значения, все они меня видят, но это потом, сейчас я лучше рассмотрю пейзаж поподробнее. Пока я не освоюсь в окружающем, мне трудно общаться. Да они никуда и не денутся. Этот туннель тянется до наших дней. Можно видеть, как ежесекундно живое событие вдруг принимает окончательную завершенность и занимает свое место. Всегда можно будет его оживить снова с помощью смотрового луча, оно будет в точности таким же, каким было, за исключением одной детали — не будет доставать становления, как у этого мига, а тем более у следующего. По контрасту с неподвижной траншеей над ней пульсирует вечно живое и меняющееся возможное. Оно непрерывно спускается сверху, при приближении становясь все конкретней, приобретая детали, формируемые встречными действиями и желаниями людей. Я теперь понимаю, что видят ясновидящие, когда они предсказывают события. Нужно только смотреть не вдаль, а вверх. На каком-то уровне на формирующееся событие можно повлиять силой своего желания, поскольку на высоте они еще очень пластичны, но чем ближе к земле, тем большую тяжесть они приобретают, чтобы свалиться камнем. Люди, как помнится, открыли какой-то закон притяжения, вот там все происходит точно так же. Вообще все, что происходит на земле, является знаком, который мы не совсем правильно расшифровываем. Я сейчас думаю какие-то очень формальные мысли, не охватывающие всей чудесности того, что я вижу. Это оттого, что кто-то до меня их подумал именно таким образом, и, поскольку у меня больше нет тела, мне остается принять их в готовом виде или отказаться от них, очистить или обогатить уже не получится. В тех высотах, откуда спускаются проекции реальности, чтобы здесь принять тот или иной вид, рождаются всевозможные образы мыслей и чувств. Они там плавают, отделенные от остального тонкой оболочкой, как амебы в воде, бесцветные, неразличимые инкубаторские творения, пока кто-либо их не уловит, тогда они распускаются в причудливые формы, как китайские серые кусочки бумаги, опущенные в воду, приобретут нюансы неповторимых цветов, вкусов и запахов, в зависимости от того, что в них было заложено, но в отличие от этих бумажек, в нашем случае имеет большое значение, каким был состав воды, фигурально выражаясь. Та область, над которой мне пришлось подняться, заселена такими, уже ожившими, прошедшими через воплощение, налившимися соками, заискрившимися и заигравшими красками творениями. Сами по себе, первоначально обитая еще в среде, почти неотличимой от них самих, они не являлись ни низкими, ни высокими, ни чистыми, ни грязными, ни сложными, ни простыми. Все эти качества они приобрели от того, кто их осуществил. И в зависимости от этого они там, на земле, а некоторые и под землей или над землей заняли свои ниши. Но они, эти мысли и чувства, рождаются там, наверху, стайками, и некоторым стайкам везет, их пропускают через себя разные люди, и они соответственно выбирают разные среды обитания. Другим стайкам не доводится хотя бы однажды воплотиться пусть даже в самой низкой среде, и тогда они просто растворяются, уступают место другим. Многие воплотившиеся со временем тоже умирают, если ими часто пользуются, но они не так бесследно исчезают, как те, верхние. Если внимательней присмотреться к этой траншее, можно разглядеть тут и там валяющиеся трупики, потерявшие ценность, усохшие от чрезмерного употребления мумии. Они без цвета и запаха, даже те, что испускали зловоние или сводили с ума благоуханностью при жизни. От них осталась только зачерствевшая корочка слов, и сколько ни произноси их вслух, к жизни их больше не вернуть, более того, если слишком настаивать, они могут просто рассыпаться в отдельные слова или бессмысленные слоги. Попытки оживить эти слова делают передатчики, и затаскивают мысли и чувства тоже передатчики. А воплощают их приемники, у них для этого больше энергии. Но приемники улавливают образ мысли или чувства, наделяют его своей плотью и отпускают с миром, не заботясь о дальнейшей судьбе. Передатчики же, верящие только в обозначенное кем-то, рыскают в поисках добычи и, добравшись до свеженького, новенького, пригревают на груди, наделяя теплом для дальнейшего выживания. В их объятиях новая сущность бросается в глаза даже тем, кто за ней не охотится, и все начинают вырывать из нее куски для собственного пользования, пока не превратят ее в общее место. Но приемники не переводятся, они заселяют пространство все новыми и новыми воплощениями, за которыми все передатчики вместе не поспевают. У приемников не переводятся силы, они хоть и отдают часть себя, их не убывает, они возрождаются с новым, преобразованным соприкосновением, телом. У людей же, пользующихся готовыми, пережеванными другими образцами мышления и чувствования, тело быстро изнашивается, вскоре они бывают неспособны переварить самые изжеванные подачки. И они по бессилию становятся жертвами агрессивных мыслей и чувств, обитающих под землей или прямо на поверхности. Ими не нужно завладевать, он сами питаются людскими телами, поселяются в них прочно, и трудно бывает потом от них отделаться. Единственный способ избавиться от них — самому дойти до недовоплощенных, которые, во-первых, являются лучшим лекарством от изматывающих, истощающих состояний, испаряющихся при одном только виде готовой к рождению мысли, а во-вторых, даже самые легкоусваиваемые мысли и чувства, например те, которые кто-то не смог полностью в себя вместить и поэтому оживил только часть из них, например, начало или конец, чаще середину, и они, уже живые и сверкающие, вяло трепещут своими прозачными рудиментарными хвостами и плавниками, благодаря чему им все же удается удержаться на плаву почти у поверхности, и, чтоб до них добраться, нужно преодолеть ступеньки из уже сформировавшихся мыслей и чувств. А поскольку те паразиты не уживаются уже на определенной высоте, по мере продвижения они будут безболезненно отпадать. Не говоря о том, как хорошо оказаться здесь, всякое удушье пропадает и остается одна ровная, ничем непоколебимая радость.