Последнее дело Холмса

– И правильно полагаете. Надо оглушить читателя, показывая ему что-либо, и ослепить его, рассказывая. Играть с его способностью ошибаться и с его забывчивостью. Самое главное – выдвинуть идею, потом спрятать ее, слить со всем тем, что может привести читателя к другой идее… Скажу как на духу: не было для меня наслаждения выше, чем сочинять подобные истории.

– А сейчас уже не так?

– Сейчас все иначе. Я зарабатываю на жизнь модным жанром и продолжу делать это до тех пор, пока все не бросятся писать «черные романы», и они не приедятся читателю.

– И что тогда?

– Перейду на шпионские – этот жанр набирает силу. Эрик Амблер, Ян Флеминг и прочие.

Он замолк, улыбнувшись меланхолически и задумчиво. Потом заморгал, возвращаясь откуда-то издалека.

– А вы? – спросил он с участливым интересом. – После того как покинули Голливуд, вы живете в Англии?

Я улыбнулся:

– Зачем же, если этого можно избежать. Я давно уж обосновался на юге Франции.

– С тех пор, как бросили кинематограф?

– С тех пор, как кинематограф бросил меня.

– И как же суперзвезда свыклась с этим?

– Не знаю, как объяснить… – Я немного подумал. – Одно знаю точно: до сих пор мне удавалось избегать той безжалостной, безотчетной злобы, которая иногда заставляет человека чувствовать себя стариком, выброшенным на обочину жизни.

– Это – мудрость.

– Нет, всего лишь тяга к душевному комфорту. Злоба очень изнурительна.

Я снова взглянул на англичанку, по-прежнему сидевшую у самых стеклянных дверей. И мне показалось, что она нервничает все больше.

– Кто это?

Фокса проследил мой взгляд.

– Некая Веспер Дандас. Путешествует с подругой по имени Эдит Мендер. Вы, наверно, вчера их видели.

– Да, видел. Ее что-то очень беспокоит, а?

– Похоже на то. Наверно, подруга запаздывает.

Я потушил окурок сигары, обозначив конец беседы. Мой собеседник поднялся.

– Спасибо, мистер Фокса.

– Зовите меня просто Пако.

– О-о, нет, не могу. Это слишком…

– Фамильярно?

– Вот именно, – рассмеялся я. – Позвольте мне оставаться викторианским джентльменом, чинным до чопорности.

И снова искоса взглянул на англичанку. Отметил ее нервозность. Жерар меж тем вернулся в зал.

– Со своей стороны я не стану предлагать, чтобы вы звали меня Хопалонг. Потому что я этого терпеть не могу. Мое настоящее имя – Ормонд. Но поскольку мы просидим здесь до улучшения погоды и нам еще не раз доведется побеседовать, можете, если угодно, звать меня Бэзилом.

– Угодно, разумеется. – Он учтиво наклонил голову. – Для меня честь разговаривать с вами.

С этими словами он направился в салон, а я выбрал новую сигару. Но закурить не успел, потому что в этот миг на лестнице с криками появилась Эвангелия. Как в скверных фильмах.

Вот так все это началось или, точнее сказать, так начало обнаруживаться. Иных властей, кроме мадам Ауслендер, владелицы отеля и острова, не нашлось. Она вышла на крик, и она же приняла первые решения.

– На пляж никому не выходить! – приказала она, обнаружив полное присутствие духа.

Дама эта была энергична и, будучи австрийской еврейкой, пережившей Освенцим, имела для этого все основания. Звали ее Рахиль, а фамилию она носила девичью. После войны вышла замуж за албанского коммерсанта, который безвременно скончался, оставив ей средства, достаточные для покупки отеля. Такова была ее история или, по крайней мере, то, что она сочла нужным рассказать о себе. Этой высокой красивой женщине с черными длинными волосами, всегда собранными на затылке в узел или заплетенными в косу, уложенную вокруг головы, уже перевалило за пятьдесят. Бронзовая от солнца кожа, никаких украшений, кроме двух обручальных колец на безымянном пальце; ходила она неизменно в просторных и удобных хлопчатобумажных туниках.

– Доктор Карабин, вы со мной, – приказала он приземистому тучному человеку, до переполоха обедавшему в одиночестве. – Остальных прошу оставаться здесь.

И оба зашагали по песку к пляжному павильону метрах в двухстах, меж тем как мы все сгрудились на террасе, а Жерар захлопотал вокруг мисс (или миссис) Дандас и Эвангелии, сидевших на ступеньках лестницы: одна заливалась слезами, с другой случился нервный припадок. В этот миг из салона появились растерянные Пьетро Малерба и Нахат Фарджалла и присоединились к остальным.

Минут через пятнадцать вернулся доктор, и мы обступили его с понятным нетерпением. Это был тучный турок с кудрявой седеющей бородой, а ненатуральный, цвета красного дерева, оттенок волос непреложно свидетельствовал, что это парик; кто-то вполголоса сообщил, что доктор заведует частной клиникой в Смирне. Колени его белых брюк были в песке. Платком он утирал пот с лица.

– Ужасно… – бормотал он. – Ужасно. Несчастная женщина.

– Какая женщина? – спросил Малерба.

– Эдит Мендер. – Карабин сочувственно глянул в сторону лестницы. – Подруга миссис Дандас.

Все мы были взволнованы и еще не могли поверить в случившееся. Доктор показал в сторону павильона:

– Требуется присутствие кого-нибудь из вас, господа… В качестве понятого. Понимаете?

Я стоял к нему ближе остальных, и взгляд его упал на меня. Вероятно, мое лицо внушило ему доверие.

– Да, конечно, – сказал я без колебаний.