Последнее дело Холмса

– Нет, я говорю искренне. С романами из жизни ковбоев и индейцев я не очень хорошо знаком, но мне всегда было интересно, как устроены детективы. Я читал и перечитывал их немало – в эпоху Холмса, разумеется, – и разных авторов.

– Даже перечитывали?

Мой собеседник явно был польщен. Я весело подтвердил:

– Если не считать титанов-классиков, эти книги – единственное, что стоит читать по два раза.

– Понимаю. Первый раз – чтобы разгадать тайну, а второй – чтобы понять, как она возникла. Вы это имеете в виду?

– Именно это. И сильней всего меня восхищает повествовательное мастерство обмана.

Он кивнул, явно обрадовавшись:

– Мне нравится ваш взгляд, потому что вы совершенно правы. В хороших романах с тайной отгадка на виду с самого начала.

– Но при этом припрятана, – уточнил я.

– Совершенно верно. Вы, должно быть, замечательный читатель.

Я скромно потупился – ну, насколько может позволить себе актер. Скромность никогда не бывает чрезмерна.

– Приличный, – ответил я. – На то есть биографические причины. От участия в этих фильмах у меня появились кое-какие привычки.

– Это чудесно! – Он смотрел на меня с восхищением. – Сам Хопалонг Бэзил собственной персоной…

– Так или иначе, мне кажется, что для сочинения детективов нужна виртуозная литературная техника.

Он неопределенно пожал плечами:

– Пожалуй, тут важней другое – умение отказаться от того, что принято называть «серьезная литература».

Я поднял брови:

– Мне кажется, вы несправедливы.

– Рад, что вы это сказали, потому что «Преступление и наказание» или «Убийство Роджера Экройда» относятся к числу безусловных литературных шедевров. Однако в классических детективах, где описывается расследование, психологическая глубина – скорее недостаток, чем достоинство, порок, а не добродетель: страсть, любовь и ненависть оказываются чем-то чрезмерным и лишним. Да, лишним, потому что, работая в этом жанре, писатель должен поступиться определенными принципами литературы и сосредоточиться на другом… Вы меня понимаете?

– Вроде бы.

– В детективе сложность человеческой натуры – это всего лишь двигатель сюжетной интриги, и, стало быть, она должна побуждать к работе разум и чувство читателя.

– А вам удаются запутанные интриги?

– Да не очень… Читающая публика сейчас не очень требовательна. Во времена «проблемных романов» дело обстояло иначе: там было больше размышлений, чем действия. Говорю в прошедшем времени, потому что сейчас это вышло из моды: бесчисленные последователи Конан Дойла обесценили этот жанр, а войны лишили нас остатков невинности.

– Так случилось и с вами?

– Да, разумеется. Я начинал с интеллектуальных детективов наподобие тех, которыми зачитывался в детстве, но потом перешел на боевики. К романам, именуемым «черными», – тем, где бицепсов больше, чем мозгов.

– И внесли в развитие жанра существенный вклад?

Губы его искривились в глумливой усмешке.

– Незначительный.

– Но что-нибудь хорошее все же написали, не так ли?

Я увидел, как усмешка медленно обозначается яснее.

– Честно говоря, из моих тридцати трех романов едва ли штук шесть прошли контроль качества. Я выпекаю по роману в месяц. Даже больше.

– Ого!

– Да-да. Мой рекорд – двенадцать дней.

– И хорошо продаются?

– Грех жаловаться. Боевики выходят в двух популярных сериях – «Тайны ФБР» и «Тайны секретной службы». И едва ли найдется такой вокзальный киоск или газетный ларек, где не было бы пары моих книг.

– И что же – ни один не вызывает у вас гордости или хотя бы удовлетворения?

– Боюсь, я посредственный охотник.

– Забавно звучит… – удивился я. – Охотник в моем представлении – это скорее исследователь, нежели автор. Помнится, даже Шерлок Холмс был такого мнения.

– Мне нравится думать, что автор первого детектива был доисторический охотник, который сидел у костра и по порядку рассказывал о знаках и следах, оставленных дичью, за которой он гонялся.

– Блестяще, – согласился я. – Но расскажите о своих романах.

Он на миг задумался.

– «Дело косоглазой блондинки» и «Загадка девятимиллиметрового „Ларго“»[12] недурны, пожалуй… Но больше всего я люблю роман «Исчезающий кинжал»: я тогда в последний раз попытал счастья с настоящим детективом, прежде чем окончательно посвятить себя частным сыщикам и продажным полицейским. Там убийца изобретает ледяное лезвие, изготовленное с помощью баллона с углекислым газом при температуре восемьдесят градусов ниже нуля. Вонзившись в тело жертвы, клинок тает, перемешиваясь с кровью, и исчезает бесследно. – Он с надеждой взглянул на меня. – А? Как вам такое?

– Интересно, – любезно отозвался я. – То есть я хотел сказать – оригинально.

– Благодарю вас. Как я уже сказал, это мой единственный роман, переведенный на английский. Года два назад его опубликовали в «Мистери мэгэзин».

– Найду.

Он жестом обозначил нечто вроде «оно того не стоит».

– Раньше я был, с позволения сказать, простодушный писатель. Из разряда тех, кто ломает себе голову, отыскивая решение, которое, по крайней мере, было бы столь же хитроумно, как и задуманная тайна.

– Полагаю, это не просто.