Последнее «долго и счастливо»

– Остаться с твоим отцом значило окончательно загубить и свою жизнь, и твою тоже, – сказала Гвиневра. – Да, Артур был, наверное, замечательным королем для своих подданных, любящим отцом для тебя, верным супругом для меня… но я любила другого, Тедрос. Причем любила этого другого всегда. Если бы ты со временем узнал, что я ради тебя продолжаю тянуть лямку в несчастливом браке, этот груз бременем лег бы и на твои плечи. Навсегда. Тебе пришлось бы мучиться при мысли о том, что твоя мать отказалась от своего счастья ради твоего благополучия. И я не могла пойти на это, как бы ни хотелось мне всегда быть рядом с тобой. Я знаю, ты отважный и великодушный мальчик, и знаю, тебе давно хотелось понять, кто твоя мать на самом деле и чем она отличается от слухов и разговоров о ней. Большинство детей никогда не смогут простить бросивших их матерей, но Мерлин уже тогда знал, что ты отличаешься от большинства. Он сказал, мой побег нужен не только мне самой, что это очень важный момент и для твоей дальнейшей судьбы. Он изменит твой взгляд на мир и поможет тебе найти настоящую любовь. А еще Мерлин сказал, что хотя мой побег нанесет нам обоим – тебе и мне – глубокую душевную рану, все равно настанет день, когда ты сможешь понять и простить меня.

К этому моменту все лицо Тедроса было уже залито слезами.

– Ты была моей матерью… Ты была для меня всем на свете… Когда ты сбежала, мне хотелось умереть…

– Но ты же не умер, – сказала Гвиневра. – И я не умерла, хотя тоже думала, что умру. Оказавшись здесь, я вначале несколько месяцев металась по лугам, плакала и умоляла Леди Озера отпустить меня назад. Но Мерлин запретил ей делать это. А сам он в тот первый год приходил сюда каждое воскресенье, пытался меня утешить, рассказывал, что у тебя новенького – как ты присутствуешь на заседаниях Королевского Совета и даже пытаешься задавать там вопросы; как ты прячешь вареные овощи, которые не любишь, под рис и надеешься, что няня этого не заметит; как вы с Артуром сидите целыми вечерами в его комнате, не говоря друг другу ни слова. И о том, как недели и месяцы после смерти отца ты проклинал меня, Мерлин тоже рассказывал. А я просила его вспоминать все, даже самые мелкие подробности твоей жизни, а потом плакала по ночам, – Гвиневра грустно улыбнулась и продолжила: – Но Мерлин стал появляться все реже, а потом и вовсе лишь раз в год, на Рождество. И когда он приходил, я – пускай всего лишь на один день – словно просыпалась, слушая о том, каким храбрым и сильным становится мой сын, каким самостоятельным он становится, живя без матери. А вскоре я и сама начала чувствовать себя храбрее и сильнее, потому что жила и любила теперь с открытым сердцем, а не по обязанности. Для меня не имело значения, что мы с Ланселотом до конца своих дней будем жить вдвоем, изгоями, вдали от большого мира. Мне было безразлично, что думают о нас с ним там, в этом большом мире. Потому что нам было по-настоящему хорошо вдвоем и так легко и приятно было говорить правду вместо бесконечной лжи и притворства. Слушая рассказы Мерлина о тебе, я от года к году все сильнее начинала чувствовать, будто живу вместе с тобой, хотя тебя и нет рядом. Что чем старше становишься ты, тем больше молодею душой я сама, а наши с тобой судьбы все теснее переплетаются друг с другом. Теперь я понимаю, как прав был Мерлин тогда, много лет назад. Твой отец воспитал в тебе силу и чувство ответственности за свою страну. Я, покинув Камелот, тоже – пускай по-своему – помогла тебе стать тем, кем ты стал. Надеюсь, что это я помогла тебе стать отзывчивым, независимым и стойким, что это я помогла тебе найти твою замечательную королеву. Правда, любовь сделала тебя слегка раздражительным и упрямым…

– … как отца, – хмыкнул Тедрос.

– Нет, – решительно возразила Гвиневра. – Твой отец никогда не стал бы разговаривать со мной так, как ты сейчас. Он никогда не пробовал разобраться в моих поступках, никогда не пробовал понять, что своим уходом я попыталась дать всем нам шанс найти настоящее счастье. Увы, мы с Артуром представляли его себе совершенно по-разному. Он был особенным человеком… и особенным королем. Но тебе, Тедрос, известны не только его победы, но и то, чего он так и не сумел сделать. Он не сумел переписать нашу с ним сказку. Но хотя мы с Артуром были несчастливы – каждый по-своему и каждый сам по себе, – наша общая сказка не кончилась, она нашла продолжение в тебе. А если это так, то, я думаю, наша боль не была напрасной.

Тедрос не мог больше сказать ни слова. Гвиневра обняла его, прижала к своей груди – сын сначала сопротивлялся, но потом сдался и прильнул к матери словно маленький ребенок. Так они долго сидели обнявшись и плакали, не говоря ни слова.

Слегка успокоившись, Тедрос хрипло спросил, шмыгая носом:

– А твой огр нормально к тебе относится?

– Для огра очень даже хорошо, – рассмеялась Гвиневра.

– То-то же, – фыркнул Тедрос. – Ты ему скажи: если что – я ему руки-ноги поотрываю.

– Высоко ценю твою заботу, мой благородный защитник, но…