Последнее купе

– Ничего, прилетит вечерним рейсом Пальма – Петербург. Выздоровеет. Одолжит. Я – родственник. Брат. Семья!.. Ты ни черта не понимаешь, Лозовская. Паша в лепешку разобьется, но сделает так, чтобы все было по высшему разряду, это для него святое.

Жора перевел дух, с трудом оторвал взгляд от собеседницы и посмотрел в торговый зал.

– Сколько народу, страх. Каких-то сто пятьдесят кэмэ до границы, а они тут толкутся, идиоты, подумать только. Лозовская, хоть зарежь меня, но ты будешь ходить сегодня по Мурманску в синем брючном костюме – вон, видишь на манекене? И джемпер сверху. Бери деньги, сходи примерь пока, и мне глянь свитер и джинсы, сорок восьмой размер. Да, и зонтик, мужской, большой. А я сбегаю позвоню Паше.

– Пусть пришлет лимузин с эскортом, – бросила Лена. – Что-то в лом ходить мне по Мурманску в синем брючном костюме.

Жора встал, выгреб из кармана остатки «зелени» и положил на столик.

– Только не выдуривайся, пожалуйста, – он покосился на Лену. – Через четверть часа встречаемся за этим же столиком.

– Без проблем.

– Ты поняла меня?

Лена подняла на него глаза. Ее лицо порозовело от тепла и крепкого кофе, глаза сияли, еще влажные каштановые пряди волнами спадали на плечи.

– А гори оно все гаром, Жорка. Поехали домой, а? В Романове клубника уже заканчивается, и жара под тридцать. А здесь сыро и тоскливо, как в прачечной. Ну, что мы здесь с тобой забыли?

Жора выкатил челюсть.

– Вот там, – он ткнул пальцем куда-то в сторону отдела нижнего белья, – там находится город Асберг. И остров Магере, и мыс Нордаун. Там течет Гольфстрим и цветут магнолии, и даже самые несусветные лодыри получают по четыре сотни баксов в неделю. И все там плевать хотели на твою клубнику, Лозовская, и на твой Романово.

– Я не это имела в виду, – Лена нахмурилась. – Просто. Дурак ты, Пятаков. «Брат, семья, родственники!» Ты ведь матери так ни разу и не позвонил после Столина, представь, каково ей сейчас одной? Она ведь даже не знает, жив ты или нет!

Жора побледнел и открыл рот.

– Да я.

– Не надо, Жор, я все знаю. У тебя есть ровно сто причин не звонить матери, – Лена устало махнула рукой. – У меня, кстати, тоже. А они там с ума сходят из-за нас, подумать страшно.

– Вот и не думай, – рявкнул Жора.

Он больше не нашелся, что сказать. Даже когда спускался на первый этаж – там, у входа, висели в ряд пузатые телефонные ящики, похожие на одноруких инвалидов, – даже тогда слова оправдания не пришли на ум. Это злило. Жора купил в ларьке «Роспечати» жетоны, подошел к автомату и снял трубку. Взгляд скользнул влево и будто нарочно уперся в табличку на крайнем у стены автомате: «Межгород». Ну и что, подумал Жора, ну межгород, и что теперь? Привет, мама, я жив-здоров, не волнуйся, домой не приеду. Она уже наверняка знает об отце, ведь у него были с собой документы. Как это могло случиться, сынок? Почему? В самом деле: почему? Потому что, мама, мне здорово не хотелось идти в войско. Ну и магнолии, понимаешь, побережье Норвежского моря, тыры-пыры, все такое.

Жора почувствовал, что взмок. Он бросил жетон в прорезь автомата и быстро набрал рабочий телефон Паши. Там никто не отвечал.

Что ж, придется добираться на своих двоих.

2.

Павел Макарович Белановский, для родственников просто Паша, сидел в своем сверкающем кабинете на Варенцовской набережной, 12. Он был огромный, как Жерар Депардье, с переломанным носом, ужасно милый, невероятно богатый, в невообразимо шикарном костюме. Плечи как письменный стол, ослепительная улыбка. Курит через серебряный мундштук, сморкается через ноздрю в мусорное ведро. О таком двоюродном брате можно только мечтать.

– Жорка, зелена вошь! Ну, здорово, выродок Пятаковский! – Паша набросился на Жору, сгреб его в охапку, сдавил, не обращая внимания на забинтованную руку. Отпустил, только когда заметил Лену Лозовскую, застывшую на пороге в синем брючном костюме «Магрифф». – Эй, а это что за принцесса, зелена вошь? Это с тобой?

– Со мной, – сказал Жора, баюкая свою левую руку. – Это Лена. А это, – он кивнул на брата, – это Паша. Прошу любить и жаловать.

Паша Белановский подошел к Лене, бережно взял ее под руку и усадил в кресло напротив своего стола.

– Невероятно, – сказал он. – Я остолбеневаю. Девочка моя, я бы положил вам две тысячи в месяц только за то, чтобы вы здесь сидели, а я мог на вас смотреть. Вы – живая классика, Леночка, произведение искусства. Эй, Сухарь! – Паша подлетел к двери и кликнул шофера, который доставил сюда гостей. – Скажи там, пусть принесут чего-нибудь! Быстро!

Шофер на рысях устремился куда-то в сверкающие глубины офиса.

– Так какими ветрами вас сюда занесло, голубы мои?

Паша уже сидел за своим столом, постукивая по колену торцом коричневой сигаретки.

– Попутными, – Жора взял из коробки на столе такую же сигарету, прикурил и опустился в кресло. – Я из войска сбежал. Вернее, просто не пошел.

– Ага! В семье не без урода! – расцвел Паша. – А что у тебя с рукой? И почему от тебя воняет креозотом, будто ты спал прямо на шпалах?