Последнее купе

Кто бы мог подумать, что всего какой-то час назад эта мамина дочь умоляла его вернуться в Романово, где клубника и жара, где сходят с ума их несчастные родители. Жора вдруг ясно представил себе, как Лозовская с Пашей голые плещутся в бассейне в его четырехэтажном дворце на побережье: Паша – огромный, волосатый, и Ленка – хрупкая, белая, тонконогая. Отличница, решающая свою очередную контрольную задачку.

Жора прошел к двери, потянул ее на себя. Брат Паша за его спиной негромко говорил в трубку, и голос у него был уже другой, непохожий:

– А мне чихать, ясно? Товар, и все. Люди его второй день ждут, если они уедут ни с чем, то больше никогда уже не приедут, и тогда я тебя закопаю в навозе. Ищи, голуба. Нюхай, что хочешь делай, короче.

3.

Едва Сухарь затормозил напротив гранитной глыбы «Пальмиры», к машине подковылял седой патлатый хиппи в сверкающем пиджаке, какие носят ассистенты в цирке. «Швейцар», – догадался Жора. Тот наклонился и улыбнулся в окошко:

– Здравствуйте, Дмитрий Егорович. Очень рады.

Сухарь смотрел в зеркало заднего обзора, выходить он почему-то не торопился.

– Что-то случилось? – тихо спросила Лена.

В окошке продолжала маячить чеширская улыбка швейцара. Позади на перекрестке, видно, дали зеленый свет – по улице с ревом промчались машины. Сухарь попялился еще немного в зеркало, наконец сказал:

– В общем, это, приехали.

Щелкнули замки на дверцах, швейцар подал Лене Лозовской руку, помогая выйти, раскрыл над ней зонтик.

– Добро пожаловать, очень рады, великолепно выглядите, как поживает Павел Макарович?

– Спасибо, не жалуемся, – ответил за девушку Сухарь, вылезая из машины. – В общем, так. Покажешь молодым людям семьсот второй и семьсот третий, пусть сами, это, выбирают. Обед прямо в номер, до восьми не кантовать и не шуметь. Ровно в восемь пусть поднесут выпивку. Проверьте телефонную линию, чтобы не висело ничего. Вопросы?

Сухарь говорил «людям», делая ударение на последнем слоге. По всему видно было, здесь, в гостинице – в отличие от Пашиного офиса – он чувствует себя полновластным хозяином.

– Вопросов нет, Дмитрий Егорович. Очень, очень рады.

Отрапортовав, швейцар обернулся к Жоре и Лене, на его лице вновь нарисовалась сердечная улыбка. Он протянул руку в сторону входа и сказал:

– Как говорят у нас в гостинице: «Добро пожаловать к родному очагу».

– Намек, чтобы поскорее убрались домой? – пробормотал Жора.

Семьсот второй и семьсот третий номера находились на последнем этаже, отличались они только размерами мраморных ванн. В «двойке» ванна была, как Средиземное море, в «тройке» – как Индийский океан. Жора и Лена выбрали океан.

Это был роскошный буржуйский номер, без всякого там зазрения совести. Белое дерево, кожа, стекло, иранские ковры, кондишн, окна от стены до стены, фонарики разные уютные, где-то под стеклянным потолком реет негромкая музыка. Не хватало только мальчиков-мавров в шароварах и с опахалами. Жора и Лена вошли в зеркальную спальню и сразу увидели там себя – уставших до чертиков, притихших, растерянных, оглушенных этим нестерпимым светом. Десять, двадцать, тридцать Жор и Лен в самых разных ракурсах.

– Ленка, – проговорил он.

– Да? – отозвалась Лозовская голосом сомнамбулы.

– Елки-палки, Ленка. Ты понимаешь что-нибудь?

– Не знаю, Жора.

– А я понимаю. Это не тамбур и не полка в душном вагоне.

– Наверное.

– И мы с тобой живы. Оба. Шуба и Кафан гниют где-то, а мы – живые и будем жить до старости. И это лучшая гостиница в городе. Ты понимаешь, о чем я?

Лена посмотрела на него и сказала ясным голосом:

– Да. Теперь понимаю.

– Тогда пошли.

Они вышли из спальни и вернулись в ванную, где о мраморные берега разбивался Индийский океан с ароматной пенкой «Шварцкопф». Жора помог Лене раздеться и аккуратно развесил ее синий костюм на специальных плечиках, а потом разделся сам. Потом они вошли в теплую воду, и сначала Жора лежал в одном углу ванны, а Лена в другом, между ними плыли пенные архипелаги. Но когда Жора закурил сигарету, Лена попросила:

– Дай мне тоже.

Тогда Жора воткнул в рот еще одну сигарету и поплыл к ней, хотя все бинты на руке у него мигом намокли, и, конечно, проще было встать и подойти, но у него была страшная эрекция, он не хотел, чтобы она видела. Потом они лежали рядом и курили, и Лена, конечно, видела сквозь пену все эти дела, и даже легонько разогнала пену ладошкой, чтобы разглядеть лучше, но ничего не говорила. Когда сигарета кончилась, она стала мыться, Жора смотрел на нее снизу вверх, тоже все видел и тоже ничего не говорил.

А позже они обнимались на бескрайней постели в спальне – тридцать зеркальных Жор и тридцать зеркальных Лен, еще не обсохшие, хотя потом вода высохла очень быстро. Жора гладил ее по спине и чувствовал, как она нагревается под его рукой, словно электрочайник, он принялся гладить ее везде, а в голову почему-то лезли Кафан и Шуба, и брат Паша в своем четырехэтажном дворце – и от всей этой грязи, как ни странно, Жорина эрекция совсем взбесилась и чуть не улетела в потолок. Жора очнулся и увидел, что Лена смотрит на него и дышит так, будто хочет сказать что-то очень важное.