Последнее купе

У Сухаря телефонная трубка, он набрал какой-то номер и, отвернувшись, сказал туда несколько слов. Потом они подождали немного, у Жоры пошла носом кровь, и Паша щедро развозил ее, как абстрактный художник, рисуя Жориным лицом на стекле узоры. Через минуту рядом с «вартбургом» появился молодой человек в темной куртке, Жора даже не заметил, откуда он возник. Молодой человек наклонился к окошку машины что-то спросить или что-то сказать и очень быстро ушел.

Потом у Сухаря зазвонил телефон, он приложил его к уху, подержал молча и спрятал обратно в карман.

– Сделано, – произнес шофер.

Паша протер платочком кружок на стекле, чтобы лучше было видно, сунул Жоре бинокль:

– Найди в картинке десять отличий, голуба. Время пошло.

Жора навел резкость и увидел, что очкастый гражданин по-прежнему сидит в своем «вартбурге» и смотрит вдаль – только не моргает уже, и рядом с ухом у него появилась маленькая темная дырка.

– Его убили, – произнес Жора глухо.

– Угадал, – Паша отобрал у него бинокль и протянул Лене. – Хочешь взглянуть?

Девушка отвернулась.

– Ну и не надо.

Паша нервно прошелся к двери и обратно, потом вдруг с размаху швырнул бинокль о пол.

По комнате засвистели обломки пластикового кожуха и битое стекло.

– Выродки, – сказал Паша загробным голосом. – Жопы. Тупицы. Язвы-ы!! – заорал он, взяв на октаву выше. – Уроды!

Последовала минута молчания, только стекло хрустело под Пашиными ногами. Лена Лозовская тихо, как осенний лист, упала в кресло. Паша подлетел к Жоре, ухватил его за воротник и залепил звонкую пощечину.

– Тебе двадцать три года, дурень! Ты о чем думал, когда перся сюда, а? Куда смотрел? – Его рука вцепилась Жоре в волосы. – Очкастый от самого Петрозаводска за вами пасся, весь хвост отсидел, а ему, смотри, хоть бы хны, примчался в мой офис: ой-ей, братишка, у меня неприятности!.. Обезьяна ты немытая! Сухарь слыхом не слыхивал о ваших делах, но даже он насторожился. Да если бы не Сухарь, сюда бы к вечеру целый косяк омоновцев набежал!

Шофер, скромно потупившись, изучал свои ногти на пальцах.

– Очкастый просто страх потерял, это самое, – подал он голос. – Осмелел. Чуть не впритык за нами шел до самой «Пальмиры», я пока ехал, все на хрюкало егоное любовался. Тут и ежу понятно, в общем. Чего там.

– Значит… Очкастый следил за нами? – пробормотал Жора. – Зачем мы ему нужны?

Паша шумно выдохнул через зубы.

– Ну ты пациент, Пятаков! Ну ты мудак! Это человек Лойда, наводчик, это дважды два четыре, неужели непонятно?

– Лойд?!

Паша и Сухарь переглянулись и рассмеялись.

– Вот это моя родня, Сухарь, знакомься. Родственничек, с комбайна упал. Конечно же, Лойд! – заорал он на Жору. – И тридцать кило порошка – думаешь, ему начхать на них? Выкуси! Если бы ты не сказал, где они лежат, очкастый сдал бы вас обоих в отдел по борьбе с наркоманией, и уж конечно на меня тоже капнул, будь спокоен. К счастью, я не такой идиот, как некоторые, я после вашего ухода навел кое-какие справки и.

– А при чем тут вы? – спросила Лена Лозовская.

Паша замолчал, откинул дверцу бара в серванте и достал высокую коричневую бутылку.

– При том, голуба моя, – произнес он, рассматривая яркую этикетку. – Потому что порошок этот – мой.

Лена хотела спросить что-то еще, но тут до нее дошло – и она замерла с открытым ртом. Жора хрюкнул нечленораздельно, даже сам испугался этого звука.

– Порошок мой, – спокойно повторил Паша. Сухарь достал четыре рюмки и резво расставил их на крышке бара. – Что-то непонятно?

– Непонятно, – сказал Жора.

Он посмотрел в разрисованное собственной кровью окно. Дождь закончился, тучи уплыли дальше на континент, и в небе висело круглое, как яичный желток, идиотское полярное солнце. Неужели он будет длиться вечно, подумал Жора, этот злосчастный день, который начался где-то под деревушкой Конино, а может даже раньше, и вот никак не кончается, сволочь такая. То ли дело у нас в Романове, думал Жора. Там солнце заходит и восходит, и все просто и понятно.

– …Кафан говорил, и потом Балчи говорил, они везут героин какому-то Сивому, – донесся из кресла голос Лены Лозовской. – Но ведь вы не Сивый, правда?

Паша подошел к Жоре, толкнул его в плечо и протянул рюмку с чем-то темным и ароматным.

– Пей, Пятаков. Кафан еще та жопа, его счастье, что сдох. А что касается Балчи, то он никуда не денется, зелена вошь, хоть из-под земли выцарапаю. У него, кстати, сто семьдесят тысяч, которые Владимир Алексеевич привез – ты в курсе? И три моих пакета с дрянью.

Жора молчал.

– Ничего, максимум через две недели Балчи ибн Хадуров будет рыдать и кататься по полу в этом самом номере. Я бы еще мог забыть, что он просрал мой товар и клиенты второй день сидят несолоно хлебавши. Но твой отец… – Паша поднял рюмку и залпом выпил. – Такие дела спускать нельзя.

– Я тебе не верю, – сказал Жора. – Ты не Сивый. Так не бывает.

– Я не Сивый, понял? – крикнул Паша шоферу. – Запиши где-нибудь.

– Ты не Сивый, – кивнул Сухарь, рассматривая ногти. – А я манекенщица.