Последнее лето

– Их благородие завсегда в присутствии, – заверил дежурный. – Конечно, ежели самолично не выезжают на раскрытие преступления, или, к примеру сказать, в городскую управу за каким делом, или к его высокопревосходительству господину градоначальнику, а то и к самому губернатору! – Он наставительно поднял палец, желая подчеркнуть, сколь высокого полета птица – начальник сыскного отдела губернской полиции. – Сейчас они на месте, только не могу сказать, примут ли вас.

– Мне непременно нужно! – воскликнула девушка, и в голосе ее отчетливо зазвенели слезы.

Дежурный, мужчина крупный, как-то по-дамски всплеснул руками и даже как бы ростом уменьшился, услышав ее всхлип. Растерянно огляделся, и при виде Охтина в глазах его мелькнуло такое облегчение, что Григорию сделалось смешно.

– Да вот, барышня, видите господина? – ткнул он пальцем в агента. – Это господин Охтин, ближайший подруч… ближайший, значит, сотрудник его благородия начальника сыскного отдела. Вы ему свое дельце изложите конфе… кофенци… с глазу на глаз, словом, а он уж решит, как вам дальше быть.

– Вы что? – с истеричными нотками воскликнула барышня. – Плохо слышите? Я же говорю, что вопрос у меня чрезвычайной важности, проволочек не терпит, а вы тут время тянете!

– Здравствуйте, мадемуазель, – шагнул вперед Охтин, – сочту за честь вам служить. Значит, вам необходим его благородие? Думаю, это можно будет устроить, только соблаговолите сказать, до чего дело ваше касаемо. Вы уж извините за некоторый бюрократизм, за препоны, кои мы выставляем на пути к начальству, но, к несчастью, слишком много народу желало бы видеть господина Смольникова. И каждый полагает свое дело безотлагательным. Но, согласитесь, ежели бы его благородие принимал с ходу всех ищущих с ним встречи, ему пришлось бы абонировать себе дополнительный стул вот здесь, возле дежурного. – И он махнул в сторону унтера, который глядел на него с таким искренним восхищением, что Охтину стало смешно. Ну да, ловкое плетение словес – воистину дар Божий! – Скажем, некоторое время назад приключилась одна история. Явилась к нам дама с поцарапанной щекой, в такой же обворожительной шапочке, как у вас… – Он сделал легкий поклон барышне, и последовала вспышка вовсе уж безудержного восхищения в глазах унтер-офицера… – Явилась, да-с, и пожаловалась на другую даму, которая поцарапала ее в трамвае булавкой, коей она прикалывала шляпку к прическе. Ну, вы знаете же эти длинные булавки, с коими иные особы бывают столь неосторожны! Вот на вас любо-дорого посмотреть, у вас шапочка сама собой на голове держится… – болтал Охтин, испытывая ну просто-таки давящее любопытство узнать, коим же образом шляпка сия сидит на гладкой, словно отлакированной головке как пришитая.

Девушка подняла на него чудные черные глаза, покраснела и вдруг шепнула заговорщически:

– Вовсе не сама. Она приколота изнутри тремя маленькими шпилечками. Иначе ни за что не удержится! А коли ветер поднимется, то лучше косынку пуховую сверху набросить, не то никакие шпильки не помогут – непременно шапочку сдует и унесет.

Охтин просиял улыбкой благодарности. Наконец-то он узнал эту тонкость! От радости даже позабыл, о чем шла речь.

– Да-да, – напомнила барышня. – И что же дама с булавкою?

– Дама вздумала в трамвае ту булавку перекалывать, вагон в это время дернулся, ну, наконечник с булавки соскочил, и острие царапнуло стоявшую по соседству особу по щеке. Конечно, беда, конечно, больно, однако ведь понятно, что налицо несчастный случай. Однако соседка усмотрела в этом злостный, преступный умысел и явилась жаловаться господину Смольникову лично.

– Отчего же непременно лично? – изумилась барышня.

– Да видите ли… – потупился Охтин (неохотно потупился, потому что ему доставляло огромное удовольствие любоваться прелестным, бледно-румяным, черноглазым личиком). – Оказалось, что некогда меж этими двумя дамами существовало соперничество из-за некоего господина, ну и, сами понимаете, раненая особа решила, что происшествие в трамвае – месть неудачливой соперницы, достойная самого сурового наказания…

– Так, значит, – с живейшим интересом перебила барышня, – господин предпочел ту из них, которая впоследствии была ранена, да?

– В том-то и состоит пикантность ситуации, – тоже заговорщически улыбнулся Охтин. – Господин не предпочел ни ту, ни другую, а выбрал вовсе третью! Однако женская логика, видите ли, предмет сложный… Говорят, мужчина может сказать, мол, дважды два – будет пять, а женщина скажет, что дважды два – стеариновая свечка…

– Отчего-то, – сухо перебила барышня, с личика которой мигом пропало дружеское расположение, – эту крайне неудачную фразу Тургенева непременно цитируют, когда желают женщину унизить. И вообще, не пойму, к чему вы мне какую-то глупую трамвайно-шляпную историю поведали. У меня никаких пошлостей на уме нет, мое дело… оно…

Она осеклась, услышав громкий женский плач. Резко повернулась.