Она его за бабки полюбила, а он ее за уваженье к ним. Впрочем, сожитель явно уже не тащится от своей подружки и ее родных-близких-дорогих.
— Я тоже кое-что зарабатываю, — пыталась сопротивляться Лиза.
— Вот именно, кое-что. К тому же не сегодня-завтра тебя попрут со службы. Твоей больнице не нужны доктора, к которым прямо на работу приезжают «волги» с чекистами… Когда до тебя дойдет, что за половиной из твоих дружков следит ГБ? Рано или поздно они выведут Большой Дом на меня. Конечно, соображать головой — это тебе не анализ кала разглядывать. Ты понимаешь, что если они сядут, то сделаются героями, про них будут справляться Картер и Шмидт, их фамилии зазвучат по Би-Би-Си и «Голосу Америки», им начнет помогать фонд Солженицына… А я стану простым зэком-валютчиком… Ты что, подбираешь среди этих козлов своего следующего постельного напарника? Кто это будет — Фима Гольденберг с носом, прилипшим к книге, или Соломон Абрамович с лапшой в промокшей бороде?
Мне надо было, конечно, сдержаться, но рядом с Лизой я всегда делал глупости.
— Слушай, Константин, а почем сдаешь зелененькие?
Он резко повернулся на каблуках, не показав никакой пьяной развинченности.
— Вот этот фрукт, который одновременно учился в школе с тобой и Фимой, мне особенно не в кайф, — выдавил Сючиц, копя злобу и играя желваками.
— Все нормально, Константин. Не дрейфь, я не занимаюсь такими как ты, — и это было чистой правдой. Сючиц соответствовал профилю Второго Главного Управления. — Но мне в самом деле сдается, что вы с Лизой не слишком подходите друг другу. Имею я право на мнение?
Судя по тому, как бодро этот парень направился ко мне, права на мнение я уже не имел. Константин был свежее меня годков на пять, поквадратнее и выше на полголовы. Одним словом — атлет, который мог размазать меня в лепешку. Чтобы уцелеть, я должен был его покалечить. Это тоже не входило в мои планы. Однако мне немного повезло. Сючиц хотел, чтобы все выглядело поунизительнее и получилось побольнее, поэтому взял меня левой рукой за узелок галстука, чтобы врезать правой. Мне понадобилось всего два движения.
Моя ладонь крепко легла на его левую руку, а корпус резко сместился вперед и вниз. Через секунду Сючиц стоял на коленях, с некоторым недоумением щупая свою левую конечность.
— Мне кажется, не стоит продолжать, Константин. Давай прекратим эти мужские выкрутасы. Левая твоя ручка и так разболеется, это будет мешать работе, особенно «ломке» валюты. Кроме того, легким тычком колена я могу выложить все твои зубки на кафельный пол.
Сючиц не попер на меня, а с невнятным матерным бормотанием дунул из кухни. Лиза молча дымила «кэмелом» и сквозь табачную завесу не было видно ее глаз. Через минуту сожитель проскочил с сумкой в руках по коридору и раздался грохот разлетающихся выходных дверей.
— Почему ушел? Нет у нас еще культуры спора. Кулаки-разве это аргумент? — слегка поехидничал я.
— Ну, что там дальше по плану развлечений этого вечера? — бросила женщина несколько противно интонированных слов.
— Да, таким голосом могла бы разговаривать какая-нибудь серьезная инфекция… Лиза, я не идеализирую Соломона Абрамовича, но ведь Костя Сючиц — просто нечистая сила.
И тут Лизоньку прорвало, она заистерировала и уже ничего не могла скрыть.
— Хватить форсить, товарищ чекист. Не надо с натугой доказывать себе, что ты мужчинский мужчина. На самом деле ты-надувной шарик. Поищи сзади завязочку. Все, что ты числишь за собой — удовольствие распоряжаться чужими судьбами, приятную способность вызывать страх, и радость причастности к большому делу — вдуто в тебя Комитетом. Ты мнишь себя Санитаром, этаким Инфекционистом-Гигиенистом, который чистит великий сортир по имени СССР ото всякой грязи и заразы. Не только Сючиц, все мы — я, Фима, Соломон Абрамович — для тебя зараза. Но ведь оставь тебя без поддува, и ты быстро превратишься в сморщеную резиночку.
Дама явно не понимает, что карающему мечу вроде меня опасно и вредно быть мягким и отзывчивым. Что я рискую гораздо больше, чем она. Но сказать ей об этом прямо без намеков — это словно вляпаться в глубокое говно.
— Я вовсе не считаю, что все твои друзья защищают анальные права личности и обсирают родные просторы… Значит, ты хочешь, Лиза, чтобы я сейчас убрался? Чтоб больше никогда не возвращался ни в виде голоса по телефону, ни в виде образа на фотокарточке, ни в полном телесном объеме?
— Ты умеешь схватывать желания, этого не отнимешь.
— Тогда для верности моего отчаливания сопроводи меня до парадной. Это займет времени не больше, чем требуется на одну-единственную сигарету, особенно если воспользоваться лифтом.
Доктор Розенштейн, накинув в прихожей шубку, двинулась за мной следом. Распахнулась дверь лифта, а потом, ровно через три секунды движения вниз, я нажал кнопку «стоп».
— Что это значит? — она смотрела на меня, как на гнойную болячку.
— Это значит, что каждый человек хочет, чтобы его понимали.