Последнее оружие

Моя правая рука двинулась сквозь распахнутую шубку врачихи, между пуговиц на ее платье, ухватилась за какую-то мягкую шелковистую ткань и рванула. Сигарета спикировала на пол, но никакого истошного вопля не последовало. Вторая моя рука скользнула по оголившейся коже и остановилась там, где положено. Лиза была готова. В смысле — как женщина. Я врезался в нее и все вылетело из меня, как из открытого тюбика, на который наступили сапогом.

Она с полминуты приводила себя в более-менее благообразный вид, а я машинально поднимал какие-то пуговицы с пола и складывал себе в карман.

— Ну все, — подытожила она, — отожми кнопку «стоп»… Или отойди, ты заслоняешь ее. Эй, товарищ чекист, отчего столбняк, я же рассчиталась с тобой полностью. Теперь все в полном ажуре, нарисуй очередную красную звездочку на фюзеляже.

— Можешь теперь заявить на меня. Меня заметут, а в зоне такого, как я, обязательно укатают. Вот пуговицы предъявишь, — я протянул собранное на полу, — только милицию надо пораньше вызвать, чтобы успели кое-что на анализы взять.

— Хоть сделан из дерьма, а блеснуть хочется, — она почти что выплюнула враждебные слова.

Затем мощно оттолкнула меня — почему не пару минут назад, а только сейчас? — и отстопоренный лифт пополз вверх. Да эта ж баба выдоила меня, как вампир! В итоге получилось, что так называемый страж отечества, руководствуясь животной похотью и мелким самолюбием, увел гражданку Розенштейн от заслуженного наказания и использовал ее посредством фрикционных движений одного из членов своего тела… Дверь лифта распахнулась и Лиза направилась к дверям своей квартиры.

«Воля к Жизни больше чем жизнь,» — в голове вдруг возникла такая театральная фраза, возможно я озвучил ее губами. Здесь четвертый этаж — сойдет. Окно прорезало стену на один лестничный пролет ниже. Я, рванувшись по ступенькам, вскочил на подоконник, выслушал вопль Фимы Гольденберга: «Лизка, хватай его, дура!» — и высадил плечом первое стекло. Тут меня уцепили по крайней мере четыре руки — за плащ, полу пиджака, даже за шиворот. Я раскурочил ногой внешнее стекло, внезапно боль пробила мне пятерню, хватающуюся за раму и парализовала силу мышц — это помешало совершить бросок вперед. И следом четыре руки дружно скинули меня назад. Я еще пытался подняться и устремиться навстречу морозной заоконной атмосфере, однако что-то сотрясло голову. Белесая муть пролилась в череп, как молоко в стакан, и я отключился.

Когда я продрал глаза, то первым делом увидел, что девочка, похожая на кудрявого совенка, держит меня за липкий от крови палец.

— Слушай, круглоглазая, тебе давно пора спать, — сказал я еще каким-то далеким голосом.

— Я же говорила, что буду выковыривать из тебя осколки, — напомнил киндер.

— Ну что за вечер такой. Вначале один уносится вон, как Тунгусский метеорит. Потом другой вываливается из окна, словно падающая звезда, — пожаловался кто-то и добавил недовольным голосом: — «Скорую» бы надо вызвать этому пикирующему бомбардировщику.

— «Скорую» не надо, — твердо засопротивлялся я, — зачем людей отвлекать. У меня каждый вечер такое приключение.

— Правильно говорит, — поддержал меня другой зритель, кажется, бородатый поэт Абрамыч. — Ведь в психушку утащат, на службу накатают, что, дескать, суициден ваш сотрудник, что шизик он неуравновешенный. Ты кем работаешь-то, Глеб?

— Палачом работаю. Люблю я это дело. Даже халтурку на дом беру. На люстре развешиваю висельников, в ванной утопленников делаю.

Собеседник оценил мое состояние.

— В порядке мужичок. Его башкой можно кирпичи колоть.

Я сел, одновременно поднося здоровую правую руку — у Сючица тоже одна правая уцелела — к волосам. Голова была мокрой и с одной стороны набухшей огромным шишарем. Это еще ничего, вместо головы могла вообще одна шишка остаться.

— Ты меня, Фима дорогой, приголубил?

— Да что ты, Глеб, — Гольденберг поправил очочки, — я и муху ударить не могу… Есть тут у нас борец с живой природой.

Лиза, стоявшая чуть поодаль, смущенно пожала плечами.

— Если бы там у подоконника не валялась доска, у меня бы ничего путного не получилось.

— Почему ж… если бы там кувалда валялась, у тебя бы еще лучше вышло. А вот Глебу повезло, что какой-то расхититель народного достояния потерял именно доску, когда в свою квартиру пилолес тащил, — объяснил Соломон Абрамович.

— Лиза, ну что, теперь уж точно ничья. Мир? — поинтересовался я.

— Салам, шалом и такая борьба за мир во всем мире, что мокрого места не останется, — добавил какой-то знаток смешных словечек.

3.

(Ленинград, весна-осень 1978 года.)

Вернулся я домой за полночь, за рулем несколько раз мутило, чуть в столб не впилился. Гаишник какой-то пристал, но, завидев мое удостоверение, благоразумно удалился. Да, доктор Розенштейн влупила деревяшкой, во-первых, неумело, во-вторых, от души.

Надюха давно уже дрыхла, только буркнула носом, поворачиваясь на другой мясной бок.

— Откуда?

Хотел было сказать «с дежурства», но потом вспомнил, что на прошлой неделе именно так и набрехал.