Последнее приключение странника

Отец посвятил жизнь своей маленькой судоверфи, гаражу для лодок, как он ее называл. Первым у мамы родился мальчик, и отец мечтал, что он будет работать с ним, то есть со мной, что выучит меня своей профессии. Лодки, море, моряки были семейной страстью. Отца воспитывали сурово, и так же сурово он воспитывал меня, хотя мать старалась облегчить нам – мне, брату и сестре – существование. Мне, как старшему, приходилось тяжелее, зато брат и сестра от этого выигрывали, потому что я огребал и за них тоже. Достаточно вспомнить, как отец познакомил меня с морем. Когда я описывал, как он меня, четырехлетнего, швырнул в воду, чтобы научить справляться со страхом, на лице Эрин проступил ужас. Тем не менее этот эпизод стал моим лучшим воспоминанием об отце. Ему не пришло тогда в голову, что он подарил мне мою жизнь и похоронил собственные мечты. Знай он это, отец не рискнул бы меня чуть ли не топить. Но было уже поздно. С этого момента у меня осталось одно жгучее желание: проводить свои дни под водой, а не на земле, ремонтируя и строя лодки для других. Но отец думал иначе. Все детские и подростковые годы я работал на эллинге, симулируя хотя бы подобие интереса к столярным работам, механике, возне с морилкой, буксировкой, парусами, и это была моя плата за очередные курсы погружения. У нас с ним похожий характер, поэтому я не желал подчиняться его воле и открыто бунтовал. Не обходилось и без яростных стычек между нами. Чтобы щадить мать, брата и сестру, я старался помалкивать. И продолжал сражаться на два фронта: нырял, переходил с уровня на уровень обучения, когда он давал мне такую возможность, и поддерживал миф об эллинге. Самое неприятное заключалось в том, что у меня хорошо получалось, я старался, и заказчики постоянно нахваливали отцу мою работу. И это побуждало его продолжать. Мне удалось убедить его, что я учусь подводной сварке с единственной целью: улучшить качество работы на судоверфи и усовершенствовать свои навыки. Он воспринял это как знак того, что я наконец-то смирился. Так все и шло до того дня, когда мне сообщили, что я принят в Национальную водолазную школу. Я ошалел от радости, уверенный, что он будет мной гордиться, но, услышав о моем поступлении, он отказался меня отпускать. В восемнадцать лет я сбежал из дома и ухитрился получить субсидию для оплаты обучения. Я вернулся через несколько месяцев, ободренный успехом, ведь я окончил школу лучшим в выпуске. Но он вывалил на меня поток оскорблений. Я ему ответил. И без всяких угрызений совести уехал – меня уже ждала работа на другом конце света. Я окончательно открестился от него и оставил мать, брата и сестру справляться с его злостью на меня. Тем не менее в последующие годы я делал все, чтобы доказать ему: он имеет право мной гордиться. Это стало моей навязчивой идеей. Я исправно сообщал все свои новости, рассказывал о крупных судоверфях, где работал, о строительстве плотин одна внушительнее другой, об обслуживании нефтяных платформ крупных корпораций. Я регулярно отправлял им сообщения о самых заметных своих успехах, о рекордной глубине моих погружений, об экспедициях одна удивительнее другой. Но ничего не менялось. По неизменному убеждению отца, я был дезертиром, бездельником, туристом, трусом, бросившим свою семью и ни на что не годным. Он был прав: в отчаянном стремлении заставить его гордиться мной, я упускал свою жизнь. Мне, как и большинству коллег, с которыми я общался, было некогда за кем-то ухаживать, где-то оседать, устраивать нормальную жизнь. Мы были горсткой вечных кочевников, существующих вне системы и безнадежно одиноких. Когда младший брат взял на себя управление семейной судоверфью, я для отца перестал существовать. У него наконец-то появился сын, достойный его. Я больше не утруждал себя попытками вырасти в его глазах, изменил род деятельности, занялся подводными фото-и видеосъемками и исследованием затонувших кораблей. Это только ухудшило наши отношения. Мы вообще прекратили разговаривать, даже в мои редкие приезды.

– Какой милый человек твой отец…

Ее ирония вырвала у меня мимолетную улыбку.

– После нарисованного мной портрета у тебя не могло сложиться другого впечатления… Но в этой истории я тоже не белый и пушистый, доля ответственности лежит и на мне.

Она потрясенно покачала головой и пошла за вином для себя. Пробормотав что-то себе под нос, снова села на диван. Сделала глоток и недовольно уставилась на меня в упор.

– С учетом того, что я о нем услышала, любопытно было бы разобраться, что такое ты исхитрился ему сделать, чтобы считать себя виноватым.

Неужели она любит меня настолько, что уверена, будто я никогда не делал ничего плохого? Скоро она разочаруется, ведь она так уважает своих родителей.

– За годы я успел стать придурком, Эрин, полным придурком, и притом самоуверенным… Заносчивость – скверный недостаток.

Она пожала плечами, как будто я выдал банальность.

– Ты реагировал на рану, которую он тебе нанес.

Пора было прекращать строить из себя святого.