Последнее прощай

Она снова зевнула, встала и вошла в дом, затворив за собой дверь патио. Ложась в мягкую двуспальную кровать, она вытащила телефон из кармана кардигана, подыскивая, куда бы его положить. Последнее время соседняя подушка казалась особенно одинокой, поэтому она положила его туда, чтобы заполнить пустоту, и, свернувшись под одеялом, забылась глубоким, безмятежным сном.

* * *

Стамеска вонзилась в деревяшку в левой руке Броуди, и он начал ловко вытачивать из нее куб, сверяясь с наброском в блокноте, что лежал на верстаке. Вот уже несколько недель он не садился за свой стол с ручкой в руке, ожидая, когда на ум придут какие-нибудь слова. Но именно так он поступил этим утром, когда еще до рассвета встал с постели. Прошлой ночью ему приснился сон — детали его затерялись где-то в подсознании, но проснулся он полным сил. Окрыленным. Он даже подумал, вдруг сегодня настал тот самый день. Но ошибся.

По крайней мере, отчасти.

Как и прежде, он начал со слова — с того, каким Анна описывала свое вчерашнее состояние: «свободный». А потом он спустил свои мысли с поводка, от чего успел отвыкнуть за годы опасений, что они вновь уведут его в том же зловещем направлении. На ум начали приходить другие слова: «смелый, сильный, хороший…». А потом, как и в прошлый раз, когда в его ржавом мозгу слова закончились, ручка продолжила что-то черкать на кремовой бумаге блокнота. Броуди не был великим художником, но его способностей вполне хватало на то, чтобы набросать идею и получить узнаваемое изображение — пусть даже это был всего-навсего обрывок идеи, выхваченной из забытого сна.

Он нарисовал женщину. Ладно, в сущности, это был эльф. Похожий на того, что стоял в магазине у Моджи, и он решил, что его подсознание, вероятно, было настроено сделать еще одного. Он отдал фигурку Моджи, она сможет ее продать. Это было меньшим из того, что он мог сделать в ответ на ее доброту, которую она дарила ему все эти годы.

Когда набросок был готов, он отправился в мастерскую, чтобы приступить к работе. Льюис проследовал за ним — слегка озадаченный и недоумевающий, куда делся завтрак. Так оба они здесь и оставались: Льюис, пролежавший в свете флуоресцентных ламп в углу на своей кровати, пока совсем не рассвело, и Броуди, склонившийся над верстаком в попытке понять, удастся ли ему оживить этот проблеск вдохновения.

Занятый работой, Броуди тихо мурлыкал себе под нос. Он старался меньше задумываться над тем, что он делал, боясь сглазить это почти забытое чувство творческого полета. Он и в блокнот почти не заглядывал. Не было надобности — картинка словно отпечаталась у него в сознании.

Однако, когда работа близилась к завершению, когда основные детали — конечности, тело, одежда и лицо — были почти закончены, нуждаясь лишь в небольшой доработке, Броуди обнаружил, что местами свернул не туда. Маленькая фигурка ростом около десяти дюймов очень напоминала его утренний набросок и при этом имела некоторые существенные отличия.

Она не была эльфом, это раз. На ней было платье, но довольно простое и скромное — без драпирующихся рукавов и кельтских вышивок. Волосы были длинные, но не спускались до задней части бедер, а оканчивались на уровне лопаток. Он также догадывался, что, если приподнять ее волосы, он обнаружит, что уши у нее не заостренные, а маленькие и округлые.

Его создание было человеком. Ну или получеловеком, потому что было в ней все же нечто потустороннее, что-то иное.

Кто она?

И в то же мгновение он обнаружил ответ в своем сне — образ, который пронесся по синапсам его мозга и обжег их точно разряд дефибриллятора. Он внезапно узнал ее. С ног до головы его окатило жаром, кожа съежилась, став вдруг на три размера меньше.

Это был один из тех снов, — или, может, ему это казалось, — от которых в голове оставались только он и она на белоснежных простынях смятой постели. Он вспомнил ощущение соприкосновения кожи, трепет близости с ней. Или той, какой он себе ее представлял.

Анна…

Если во сне и были какие-нибудь волнующие подробности, он их благополучно забыл. Зато память надежно сохранила ее смех, то, как она на него смотрела. Ее глаза светились весельем и дразнили, но было в них и что-то еще. Что-то более глубокое. Он чувствовал, что его понимают. И принимают.

Он положил фигурку на верстак, хотя оставалось еще несколько небольших финальных штрихов, требовавших внимания. В груди жгло, и он прижал к ней свою ладонь, уверенный, что вот-вот случится очередная паническая атака, но с удивлением обнаружил, что сердце его билось ровно и твердо. Выходит, это была не осечка его нервной системы, подававшей ложный сигнал о подстерегавшей неподалеку опасности. Это было нечто куда более опасное.

Это было желание.

Потребность.