Последнее сокровище империи

– Этого не знает никто. Я написал прошение в Петроград. Добиваюсь пересмотра дела. Думаю, пока ответа не будет, я останусь здесь, в Красноярске. На этапе познакомился с политическими, те растолковали – таков порядок, казенная бумага не будет догонять меня на этапе. А там уж как Бог даст.

Лиза на мгновение прикрыла глаза, собираясь с мыслями. При этом машинально поправила безвкусно, соответственно образу, завитый локон.

– Слушай меня, Алеша, и не перебивай. Я все обдумала. Еще когда сообщала Кириллу о расторжении помолвки. Я оставила лазейку, все еще можно вернуть. Словом… Я сама позволю Господину Медведю найти себя здесь. Попрошу прощения. Уверяю, мы быстро помиримся, он ведь по-своему любит меня… Молчи, слушай: я вновь дам согласие выйти замуж за Кирилла Самсонова. Если он в обмен найдет для тебя лучших адвокатов. Применит все свои связи. Дойдет так высоко, как сможет. Добьется пересмотра твоего дела. И вытащит тебя отсюда. – Лиза обвела рукой стены камеры.

На какое-то время Берсенев потерял дар речи.

– Лиза, – только и смог выдавить он из себя. – Как же ты…

– Я люблю тебя, – просто проговорила Лиза. – Верю, что ты не виновен. Хочу, чтобы ты был свободен. А за любовь и свободу надо платить, Алеша.

Берсенев, обретя наконец способность говорить, хотел выпалить что-то гневное. Но Лиза снова обняла его, залепила рот каторжника поцелуем, и это продолжалось, казалось, не оставшиеся несколько минут, а целую вечность. Когда молодые люди снова отстранились друг от друга, Алексей сказал, стараясь вразумить Лизу из последних сил:

– Не смей продавать себя в обмен на мою свободу. К тому же Самсонов не всесилен. В лучшем случае добьется для меня замены пожизненной каторги лет на двадцать той же каторги.

– Надо верить в лучшее. Крепись, Алеша. И не спеши с ответом. Подумай. Мы не сможем быть вместе, мы оба это знаем. Но так у тебя есть шанс получить свободу. С этой мыслью, любимый, я готова выйти за Самсонова и стать ему хорошей женой. – Лиза одернула платье. – Я приду за ответом завтра. Как видишь, очень выгодно представляться девицей из салона мадам Купцовой.

Лиза снова собираясь поцеловать Берсенева. Но ее намерение прерывал скрежет ключа в замке снаружи, и девушка отошла на несколько шагов от каторжника, старательно делая вид, что приводит в порядок одежду.

– Могли бы постучать из вежливости, – заметил Алексей вошедшему унтеру Ларионову.

– У нас тут культурных не держат, – спокойно ответил тот. – Пора в камеру, господин Берсенев. Хорошего – понемножку.

3

Перед тем как втолкнуть в камеру, с Берсенева сняли кандалы.

Прогулка по мрачным коридорам централа, вновь перевернувшая его жизнь встреча с Лизой, возвращение обратно тем же унылым путем – на все про все чуть более часа. Всего-то прошло времени с тех пор, как Алексей покинул свою камеру. А вернувшись, тут же, с порога, ощутил напряжение, немало возросшее за время его отсутствия.

На него, политического, все больше предпочитавшего без нужды не встревать в тюремные разговоры, сокамерники по-прежнему не обращали внимания. А вот у строптивого гордого брюнета явно должны были вот-вот начаться серьезные неприятности.

Обстановку Берсенев оценил мгновенно, уже научился перехватывать незаметные для неопытного глаза знаки и взгляды, которыми обменивались арестанты. В данном случае – уголовные. Брюнет, как определил Алексей, старательно делал вид, что не замечает сгущающихся вокруг него туч. Прочие же замерли по своим углам. Устроился на свои нары и Берсенев.

Возможность обдумать происшествие в камере, повлекшее за собой самые непредсказуемые для него последствия и вновь коренным образом изменившее его судьбу, выдалась Алексею много позже.

Тогда-то он смог объяснить свое поведение. Ведь все вокруг него что-то делали, чем-то рисковали, чего-то добивались. Он же, ошибочно – да что там, ложно! – обвиненный и неправедно осужденный, все время с той роковой для него встречи с незнакомцем у своего парадного, по большей части плыл по течению. Разговор с Лизой встряхнул бывшего поручика Берсенева. Ему хотелось дать выход нахлынувшей энергии. И вот, вернувшись в камеру, Алексей такую возможность получил. Чем, как показали дальнейшие события, лишь усугубил свое и без того скверное положение…

Хотя поначалу он, как и все в камере, был только безучастным зрителем. Давешний уголовник с бельмом на глазу оторвал тощий зад от пола, одернул клифт[8], направился к брюнету нарочито медленной пританцовывающей походкой, подошел вплотную, замер, глядя на того сверху вниз и явно ожидая реакции.

– Тебе чего снова надо, убогий? – спокойно спросил брюнет.

– Ты, дядя, себя неправильно ведешь. К тебе люди уже подходили.

– Ты ко мне и подходил. О себе, что ли – люди?

– Я себе так секу, ты, дядя, нас тут всех за людей не держишь?

– Кроме тебя, ко мне тут больше никто не подходил, – последовал ответ. – Раз я тебе сказал. Могу повторить: свое почтение свидетельствовать вашему главарю у меня нет желания.

Бельмастый шмыгнул носом.

– А тебе, к примеру, говорили, дядя, что когда в дом заходишь, надо хозяину поклониться?