Последней главы не будет

А теперь-то я нашлась, я жива-здорова, а то, что какие-то несколько часов назад на меня напали вооруженные до зубов грабители, – это, типа, так… мелочи жизни.

Это чисто моя проблема.

Или – моя фантазия…

Чемоданы наши, как выяснилось из сообщений на мобильном Платона, ребята (дай бог им здоровья!) сдали в комнату для розыска багажа, объяснив, что мы потерялись.

Вот там-то, когда мы кинулись за ними, нас и ждал сюрприз.

Сотрудники аэропорта, услышав наши имена и фамилии, тут же позвонили куда надо, и за нами пришли местные мусора.

Отвели в полицейский участок на территории аэропорта, вежливо объяснили, что пока мы не дадим показания – на рейс нас зарегистрировать не смогут.

Опрашивали (читай – допрашивали!) нас раздельно.

Я написала максимально подробное объяснение о том, что произошло вчера на дороге.

Но оно получилось очень коротким.

Вскоре к нам присоединился еще один сотрудник аэропорта, прекрасно владеющий русским языком, и все им перевел. Потом, как-то очень быстро, приехал представитель российского консульства и всем своим видом выказывал такое отношение, словно это не на нас на территории чужой страны напали, а это мы с Платоном зачем-то взяли и посягнули на покой киприотов!

Ох уж эта русская ментальность!

Живет себе человек уже давно в другой стране, а все равно не перестает мыслить по-совковому: раз тебя задержали, значит, ты автоматически никто и звать тебя никак.

Хоть бы извинился.

Какое там…

Полицейские же на меня все это время косились как на умалишенную. Я же почти беспрерывно улыбалась.

И ответы мои были идиотские.

И тут – «не видела», и там – «не знаю».

А чего мне было знать-то?

Я просто сидела и все это время вспоминала проведенную рядом с Платоном ночь.

Я просто сидела и вспоминала, как мы, практически не прекращая, целовались сегодня в попутной машине, которая везла нас в аэропорт (и плевать нам было на то, что мы толком-то и не умылись!), а смуглый водитель все косил на нас удивленные глаза в зеркало заднего вида.

Я больше не одна.

И теперь мне ничего не страшно.

А что Платон? Да он такой же придурочный, как и я.

Он, правда, честно пробовал включиться в жизнь раньше, как только мы вышли из машины и попали в здание аэропорта. Вся эта суета, все это привычное течение жизни вокруг напомнили ему о семье. Конечно, у него же есть жена и ребенок…

Он не сказал прямо, но я почувствовала, как он начал о них думать и психовать.

А как домой дозвонился – так снова стал спокоен.

Эх, как жаль, что нет у нас, у простых смертных людей, возможности хоть на минуту приоткрыть для себя мысли другого человека!

Но тем не менее я была уверена в том, что, пока он сидел и ждал меня там, за стеклом в коридоре, он думал не только о доме и о работе, а еще вот это, наше, на двоих, вспоминал.

И тоже улыбался.

37

– Платон!

– М?..

– Я должна тебе что-то сказать… то есть я не могу, ты понимаешь, почему не могу, но ты и так ведь это знаешь, да?

«Господи, я знаю, что не можешь, конечно, знаю, и я не могу, но как же мне сейчас нужно это услышать, иначе все – не нужно, иначе – ничего никогда не было и меня никогда не было, скажи, скажи, хоть как-то, как можешь, ты только скажи!»

– Платон, ты был всегда, вот что я думаю… всегда!

– Да.

– Ты понимаешь меня? – Алиса и гладила, и легонько царапала мое плечо одновременно.

– Да.

– А если это не так, все не нужно, все пустое и ничего никогда не было!

Это – чудо.

И я в нем, в этом чуде. Мы и думаем одинаково, не раньше, не позже, а секунда в секунду.

– Лиса, ты что, опять плачешь?

– Нет.

Я взял в свои ладони и развернул к себе ее лицо, приблизив вплотную.

Она беззвучно плакала.

Впервые в моей жизни это были слезы, от вида которых я был счастлив! Слезы, которые вызвал я, но не унижением другого человека, не подавлением его личности, не грубым вторжением, а тем, что этот человек рядом со мной, настолько не хочет выходить отсюда, в «здесь и сейчас», где есть только я, что сама мысль об этом для него невыносима!

Значит, я есть, я существую, и та, ради которой были все эти метания, все эти ошибки, травмы, шрамы, она – есть, и она не призрак, не иллюзия, она есть, ЕСТЬ, и она из плоти и крови!

Очищающие, из самой глубины, слезы полились из нее непослушными потоками, выпуская наружу все ненужное, все давящее, они сметали все ее надуманные заслоны, заборы, заборчики, все ее страхи, все эти нагромождения, за которыми она столько лет отрицала себя.

А сейчас она была чиста.

И именно я помог ей поймать это первородное состояние, где нет его, нашего самого страшного врага, – разума.

У нас два часа назад закончились сигареты, запахи вокруг обострились, и теперь я знаю, как пахнет кожа женщины: солью, деревом, солнцем, молоком, апрелем и декабрем, затухающим костром и цветущей сиренью.

Тогда, на пляже, я был одной пульсирующей веной…

Чтобы наконец-то разрушить и наши с Алисой сомнения, мне нужно было влить в нее жизнь как буквальную, физическую энергию, и это сработало!

А сейчас ей нужнее был покой.

Успокаивая ее, я успокаивался сам.