Последней главы не будет

Пока я натягивал джинсы, на лбу образовалась испарина, но, несмотря на это, теперь я был наполнен какой-то упрямой, жестокой энергией, пружиной сидевшей внутри меня. Я не отдавал себе отчета в том, что именно хочу сейчас сделать, нежданным гостем вмешавшись в диалог этих двоих, продолжавших шуметь за стенкой, но я понимал, что тем, кем рисовал меня все это время чертов профессор, я просто не имею права оставаться в глазах ее отца!

Сейчас меня мало интересовало, как же так получилось, что он жив и живет (исходя из того, что я услышал, живет тайком в этом доме!), меня намного больше беспокоило то, как она, рано или поздно появившись здесь (а то, что она где-то рядом, я чувствовал нутром!), справится с этим новым знанием.

Отчасти профессор был прав, но он преследовал какую-то свою, неясную мне пока что цель, и она, я это точно знал, была дурна!

– Саша! Машина – под окнами, да не тяни ты, не время сейчас отношения выяснять! Если в тебе хоть что-то уцелело от здравого, разумного, если ты действительно так сильно любишь ее, пойми: она сейчас и так в жутком стрессе из-за этого полудурка! Да, моя ошибка, я проморгал, не спорю, но никому от этого не легче, а если ты будешь упорствовать так слепо, ты просто отшвырнешь ее обратно в то растительное состояние, из которого я еле-еле ее вытащил! Прости, что говорю тебе это, но ты сейчас не можешь себя оценивать объективно, увидеть тебя и чужому-то человеку – шок, а она твоя дочь!

– А вы не подумали о том, что в сложившейся ситуации шок был бы для нее существенно лучше, чем продолжать так жить, каждый день мучаясь от нестерпимого чувства вины?

Я стоял в дверях полутемной комнаты.

В комнате, как я и предполагал, находились только эти двое.

Занавески на окнах были почти наглухо задернуты, а сигаретный дым, густой, смрадный, щипал глаза.

Так что, когда я попал сюда, тихо отворив дверь, я сначала заметил только профессора, стоявшего лицом к собеседнику, а к входной двери – спиной.

От неожиданности профессор чуть вздрогнул, обернулся, но, лишь на секунду растерявшись, мигом собрался и тут же перешел на повышенный тон:

– Молодой человек, а вас кто сюда приглашал?!

«Вали отсюда, ублюдок, и чтоб я тебя больше никогда не видел!» – вот что он хотел сказать на самом деле.

Но не сказал.

Ну что ж, воспитание превыше всего!

Так что пока поиграем по его правилам…

Я откашлялся, да уж, накурили здесь знатно!

Меня серьезно подташнивало.

– По всей видимости, та, кому принадлежит эта дача… – я постарался сказать это громко и четко, но слова, как будто бы какой-то лентой выползавшие изнутри, казались мне самому металлическими, как у робота. – Ну, та, кого вы имеете в виду, не совсем адекватна в настоящий момент и…

– Коля, заткнись и отойди, будь любезен!

Под нажимом руки в толстом вязаном свитере профессор все же чуть сдвинулся в сторону.

О боже…

На меня смотрело чудовище, самое настоящее чудовище из фильмов. Половины лица у него просто не было, вместо нее была какая-то бугристая, рубцеватая поверхность красноватого цвета. На второй половине, которая еще была похожа на человеческое, был единственный глаз под набрякшим веком.

Сначала я подумал, что это карлик, потому что голова его была где-то на уровне груди невысокого профессора. Но недюжинная сила, с которой эта рука продолжала толкать профессора в бок, все же заставила того сдаться и отойти на полметра вправо, и я увидел, что этот человек, сидящий в инвалидном кресле, лишен обеих ног…

Я попытался сглотнуть рвотный позыв.

«Чудовище Франкенштейна», – как-то вырвалось у Алисы.

Да, это было тогда на ферме, когда все думали, что мы совокупляемся, как собаки, а мы лежали и сплетали в невесомое кружево наши сущности, наши души. И ее мечущаяся, не находящая покоя душа все это время что-то такое знала, что-то такое чувствовала… Откуда же у нее еще могло взяться такое определение по отношению к себе, да, возможно, где-то чуть подлатанной, чего-то там переделавшей, но совершенно здоровой, красивой женщине?!

Не разумом, а чем-то глубинным, абсолютным, не требующим доказательств, она все эти два года знала: внутри этой жути, живущей в ней, что-то не так, и отпустить это невозможно, потому что это не прошлое!

Ведь, смирившись с прошлым, возможно с болью, но все же обрести покой…

Но покоя не было, и каждой своей артерией, всеми ноющими детскими шишками, которые ей папа когда-то мазал йодом, чувствовала: это где-то существует, эта незавершенность, нарушение цикла, втыкающая ежедневно, ежечасно в ее измученное тело острые ножи…

Поначалу у меня появилась к нему дикая злость.

Вот оно что удумал, сволочь!

Типа девке лучше без отца-инвалида, а давайте-ка пристроим ее к престарелому фанатику, нехай себе экспериментирует над ней за харчи!