Последней главы не будет

Доказательства мне больше не нужны. Вернуть себя прежнюю невозможно. И этот факт я теперь принимаю как данность. Но ямочки на щеках – они только мои, особенные, и родинки на теле тоже – мои. Это мои руки и мои ноги, под смятым платьем бьется мое сердце, и это мой желудок наконец-то мучительно просит еды!

По дороге назад я все-таки нашла наш орешник.

Даже нагота веток не обманула меня, я узнала его, своего старинного друга, который был все еще жив!

И никто ведь не посмел его ни вырубить, ни сломать.

Упругий ствол кустарника, теперь уже казавшийся мне не таким высоким, как в детстве, стоял на том же месте.

И я подошла, чтобы его поцеловать.

Затем, поддавшись какому-то порыву, вытащила из своих спутанных волос серебряную заколку с аметистом и аккуратно приколола ее на тонкую голую веточку.

И мне было совсем не жалко, ведь орешник когда-то дал мне гораздо больше!

У нашего забора стояла машина Николая Валерьевича.

Готовая к любому повороту событий, я спокойно и решительно толкнула внутрь незапертую калитку и вошла.

Наш участок выглядел ухоженным, никаких следов запустения.

В глубине направо – небольшой сарайчик для хранения всякой всячины. Дверь была плотно закрыта, а к стене в аккуратном порядке прижаты: большая метла, грабли и новая тележка для листвы.

Каменные плиты дорожки к дому, по которым я сейчас шла, были недавно выметены, а земля вокруг очищена от мусора и листьев.

С соседнего участка одуряюще потянуло дымком.

Отец всегда любил апрельские костры.

А мне они напоминали запах кладбища. Но это ощущение все же скорее было светлым, с легким, прозрачным, как этот воздух, привкусом горечи, ведь в апреле, или до, или сразу после Пасхи, мои родители ездили на кладбище к своим родителям, чтобы почтить их память и прибраться на могилках. И почти всегда я тоже ездила вместе с ними.

Пока у меня была семья, были и у меня неоспоримые традиции.

Мне показалось, что из задней части дома, окна которой выходили на противоположную от меня сторону, шел какой-то шум.

Я остановилась, напряженно вслушиваясь.

Профессор и Платон. Точно, это были их голоса!

Ну что же, объяснений все равно не избежать.

Теперь многое зависит от меня.

Тресну, сдамся – и останется наша с Платоном история такой, как и нужна им, просто людям, которым скучно: банальной историей содержанки с проблемной судьбой и инфантильного юноши, которому всегда восемнадцать.

И какой же она все-таки останется в моих ладонях, во мне, в нем, в этом дурном апреле – это решится прямо сейчас, вот в эти самые минуты!

Никто мне не подарит мешочек с надписью «счастье».

Только от меня теперь зависит, в каком мире я буду жить. Прятаться от жизни или идти вперед, невзирая ни на что, жалеть себя или действовать – эти решения могу принять только я сама!

И вдруг я услышала голос отца.

Он шел из самой глубины дома.

Жесткий, уверенный голос.

В голосе отца всегда была сила.

Я почти не удивилась услышанному, более того, я узрела в своих слуховых галлюцинациях знак свыше.

Все, в чем я укрепилась сейчас, все, что выстрадала, – то истина! И отец, облаком ли, ветром ли, спустился на землю, чтобы придать мне сил, чтобы помочь мне!

Однако тут было что-то еще.

У духов нет тела.

Но из глубины дома отчетливо слышался шум, вроде бы как что-то тяжелое скользило по половицам.

Я обогнула дом и, стараясь ступать как можно тише, подкралась к задним окнам.

Форточка поскрипывала от ветра, изнутри тянуло табаком.

«Ты что-нибудь сделал для нее?»

Да, это был голос отца: реальный, живой – и у меня не осталось в этом ни малейшего сомнения!

Все поплыло перед глазами.

Порыв ветра, пробив насквозь реальность, смешав в доли секунды чудо и явь, принес мне в руки сухой прошлогодний лист.

Мое сознание отказывалось воспринимать информацию.

Вероятно, я просто умерла.

Я теперь бестелесный дух, и только этим можно объяснить то, что я слышу и чувствую…

Но как же Платон, профессор?!

Пока я пряталась в лесу, прошла война.

И все вокруг теперь – только наши души.

Я просто не заметила, я просто не поняла, как состоялся этот переход!

Наверное, я пропустила его, пока молилась в лесу.

Туда, в лес, еще шло мое тело, обратно – уже летела душа.

И именно поэтому мне стало так легко, так невесомо.

Я вытянула вперед руку. Я видела ее, но не чувствовала.

Но тут, с соседнего участка, залаяла и подбежала вплотную к нашему забору собака. Большая черная дворняга с белой манишкой на груди.

В ее лае не было злости, а скорее звучал вопрос: «Кто ты такая и что делаешь под окнами?»

Сейчас, сейчас все станет понятно…

Я подошла к забору и, просунув свои пальцы между досками, попыталась дотронуться до животного.

Мокрый, длинный собачий язык мелькнул в клыкастой пасти, а потом ловко высунулся в щелку и, прикоснувшись к моей руке, оставил на моих пальцах обильную слюну.

«Надо же, она не укусила».

Это мысль была последней в стремительно удаляющемся перед глазами небе.

55

– Ох, батюшки, а может, она у вас беременная?

Бабуля, морща нос от табачного смрада, стояла в дверном пролете.

– Лежит она там, дышит, я проверила… Обморок у нее, не ест же она у вас, глиста, ничего…