Последней главы не будет

Пока я топтался в маленьком чуланчике, приспособленном под некое подобие ванной комнаты, с холодной, но все же – водой из водопровода, плескался и приводил себя в порядок, профессор уехал.

Я слышал за стенкой его вопрошающий голос, Александр Захарович и Алиса ему что-то по очереди ответили. Но голоса быстро стихли.

А потом раздался шум заведенного двигателя и шварканье шин автомобиля, удаляющегося по ухабистой деревенской дороге.

Я снова вышел на улицу.

Надо бы бабке-то помощь свою предложить, может, сгожусь тут на что!

Я с интересом погулял по участку, все размышляя, чем бы я мог вдруг оказаться здесь полезен, но тут Алиса наконец-то показалась на крыльце.

Маленькая девочка с мячом.

И море.

Мы все рисуем себя.

Пишем себя, танцуем себя.

Даже тогда, когда пытаемся выдавать себя за кого-то другого.

Одни психологи утверждают, что мы навсегда остаемся в том возрасте, в котором нас недолюбили, другие – напротив, что именно в том, когда мы получали много любви…

И мне почему-то вдруг очень захотелось поверить в то, что тогда, совсем маленькой, она нарисовала самый важный фрагмент своей жизни.

Мы пошли навстречу друг другу.

Едва мы соприкоснулись, я разомкнул свои руки, и она сразу упала в меня.

В ней все еще оставалась та тяжесть, не тела, но другая, внутренняя тяжесть, которую я всегда ощущал в ней и причины которой не давали ни ей, ни мне покоя.

Но как швы рано или поздно должны затянуться, так и сейчас я почувствовал, как эта тяжесть начала потихоньку уходить.

– Лиса, я могу хоть что-то для вас с отцом сделать?!

– Продолжать жить, – ответила она и поцеловала меня быстро и нежно в щеку, отступила на шаг, опустила глаза, тем самым показывая: никаких обяснений сейчас не будет!

Этот день все прощал нам обоим.

И всем остальным тоже.

Мы всё сожжем в костре.

Всё плохое и мещающее.

Мы взялись за руки и вернулись в дом.

– Папа, это Платон.

– Да мы уже познакомились. – Александр Захарович с аппетитом уминал яичницу.

Счастье, которым светилось его лицо, делало его совсем уж и не таким страшным, каким оно мне показалось вначале. И глаз у него второй, как я уже теперь, при свете дня, разглядел, был нормальным, просто его затянуло воспалившимся ячменем.

– Даже не хочу знать, что ты там умудрил вчера, больше так не делай, сынок!

– Не буду.

Похоже, он меня принял.

Сложно сказать, кем он меня обозначил в жизни дочери, но уж точно не таким ничтожеством, каким рисовал меня с утра профессор!

Такие, как Алисин отец, не будут фальшивить.

Я это сразу понял.

– Платон, а давай поедим! – защебетала Алиса, суя свой носик в кастрюли-сковородки, стоявшие на плите.

– Давай!

Мы поели борща вприкуску с хлебом, раздербанили на двоих остатки холодной яичницы, достали из шкафа какие-то печеньки, а потом выпили по две чашки чая.

Пока Алиса умело (надо же!) хозяйничала, Александр Захарович не сводил с нее глаз.

– Дочь, да ты и не изменилась совсем… разве только чуть повзрослела…

– Да пора бы уж, пап! Мне же скоро тридцать шесть.

– Хм… А то я не знаю! Ну-ка, Ангелина Петровна!

Мудрая бабуля, чтобы нам не мешать, все это время продолжала прибираться по комнатам, но, мигом отреагировав на зов, появилась в дверях кухни.

Встала. Передник ситцевый, в цветочек, седые волосы убраны в аккуратный хвостик.

Живущий в последние годы среди столичных гламурных див и вечно юных мальчиков, я как-то привык к тому, что старости вроде бы как и нет в природе, вроде бы как выбросили ее давно на помойку новые люди нового времени. А нет же, есть она… и мне сейчас совсем не противно ее лицо, испещренное морщинами, сутулые плечи, жилистые руки в россыпи коричневых пятнышек.

На лице Ангелины Петровны читалась искренняя симпатия к этому непростому человеку, Александру Захаровичу.

– Принесите, пожалуйста… Ну, то, что я просил вас сохранить. Вы поняли что?

– А… это, то, что я в чулан прибрала?

Они переглянулись долгим, многозначительным взглядом.

– Да, это!

– А что это у нас в чулане такого интересного? – Алиса встала и, подойдя сзади к отцу, ласково, как котенок, обвила его шею руками, – что это, пап?

– Сейчас сама увидишь.

Ангелина Петровна вернулась с обычным на вид полиэтиленовым пакетом. Полустертая краска на аляповатых цветочках, затертые ручки. У меня в таких же Маша разный хлам на антресоли хранит.

Алиса, несколько не смущаясь, мигом выдернула пакет из рук бабули и засунула в него руку.

На столе, одна за другой, появилось несколько бархатных коробочек, синих и красных, с виду стареньких, залежалых.

Алиса открыла первую.

– Ой, это… это мамино, то есть бабушкино, да?!

– Да.

Она поставила на стол первую и тут же принялась с нетерпением открывать и все остальные.

Заблестели на солнце потускневшие камушки, завились змейками золотые цепочки.

– Ой, а я как-то раз подумала: и куда же это все делось?!

– Да вот, спас, для тебя…

– От кого спас?

Александр Захарович коротко переглянулся с бабулей и отвел в сторону взгляд.