Последней главы не будет

Мы все трое, как по команде, устремились на выход.

Александр Захарович схватился за ручки коляски, я тут же подскочил сзади, чтобы помочь ему.

– Где она?! – закричал профессор.

Пока я прилаживался к коляске, он опередил нас и оказался в дверях первым.

Но тут бабуля взяла и закрыла ему рукой проход.

– Зачем вы так с ней, а?

– Что?! – Профессор посмотрел на бабулю так, словно перед ним был таракан, который вдруг взял да и заговорил.

– Зачем вы так с ней, говорю… Думаете, я ничего не поняла?! Нехорошо это, не по-божески, так поступать…

– Я объяснял вам уже все! Вы же зарплату регулярно получаете, да?! И почему, собственно говоря, все вопросы ко мне? Что ж вы тут все монстра-то из меня делаете?! Что ж вы оперу какую-то мыльную все утро устраиваете?

Беременна она… Только от кого?!

Он, резко отодвинув старушку рукой, заспешил к выходу.

Пока я пытался пробиться с Александром Захаровичем через узкий проход коридорчика, на нас то и дело падали какие-то коробки, а колеса инвалидного кресла постоянно натыкались на кучи старой обуви.

Люди предыдущих поколений не выбрасывают вещи, они их хранят.

Например, в таких вот домах.

Может, поэтому у них и совести больше, чем у нас, молодых, кто ж знает…

Наконец, кое-как научившись управлять своим грузом, я выкатил Александра Захаровича на улицу.

Профессор, все еще продолжая что-то выяснять с бабулей, мелькнул перед нами, а затем устремился куда-то за угол дома, в том направлении, куда она отчаянно показывала рукой.

Трое мужчин.

У каждого из нас в эти секунды готовилась в голове первая фраза, которую нужно было сказать ей.

Но, как тут же выяснилось, что-то говорить пока не имело никакого смысла.

Алиса лежала на земле рядом с забором.

Глаза у нее были закрыты.

На вид она была сейчас такая игрушечная, беззащитная, похожая на когда-то нарядную, но сломанную куклу.

Ловкая бабуля, опередив всех нас, подсовывала ей под голову одну руку, а второй, цепляясь за обшлага пальто, пыталась приподнять ее с земли, периодически похлопывая ее по щекам.

Мне хорошо был виден только рыжий затылок, лицо Алисы утыкалось в бабулину грудь.

И тут случилось то, чего я уже никогда не забуду.

Не смогу забыть.

Она не могла его видеть.

Никак.

В смысле – глазами.

Но она все равно его увидела.

– Па-а-а-па! – От ее исступленного, надрывного крика все застыло вокруг, дрогнули ветки деревьев и больше не смели качаться, и ветер затих, наблюдая.

– Ох, что я говорил вам, опять будет серьезный срыв! – тут же забубнил профессор, хаотично заелозил по своей груди рукой и сделал было шаг вперед.

Но тут уже я сам, не зная почему, встал перед ним и жестом остановил его:

– Не надо, прошу вас, оставайтесь на месте!

Он посмотрел на меня с ненавистью, но все-таки послушался.

Бабуля, прижимая Алису к себе, посадила ее на землю и, обтирая ей лицо каким-то скомканным платочком, с большим укором косилась в нашу сторону.

– Деточка, все хорошо, деточка…

Она стала покачивать ее тело на своих сильных, натруженных руках так, как будто Алиса и в самом деле малое дитя.

Я боролся с желанием броситься к ней.

Сказать ей примерно те же слова, заключить в себя, наврать, что я завтра же разведусь с женой и буду теперь жить только с ней одной!

Вечно.

Но мои руки, судорожно вцепившись в карманы штанов, держали меня на месте, напоминая: главный здесь сейчас далеко не я…

Да и не смог бы я врать при ее отце. Даже ради ее спасения.

Я увидел, как Алиса уже была готова повернуть голову к нам, но бабулины руки ласково, но настойчиво не давали ей этого сделать.

И мы, все трое, молча смирились.

Ведь эта старая, простая, как сама жизнь, как сама эта земля, женщина была намного мудрее, да и тактичнее, чем мы все трое, вместе взятые!

– Вернитесь в дом, – тихо приказала бабуля.

Мы поняли.

Надо идти в дом. Никаких бесплатных шоу для соседей, никаких потасовок и борьбы за власть.

Пусть эмоции, переполнявшие до краев каждого из нас, хоть немного улягутся, а бабуля лучше знает, как ее подготовить…

Не сговариваясь, мы переместились на кухню.

Здесь приятно пахло едой, незамысловатым, простым нутром дома, который, вопреки всему, продолжает жить.

Я вроде и есть начинаю хотеть.

Хорошо!

Значит – тоже жить буду!

Минут через десять Алиса вошла в дом.

Встала на пороге. В грязном белом пальто. Зареванная, ненакрашенная, нечесаная.

И я вдруг впервые заметил, что она, вообще-то, и не красавица.

То есть нет, не совсем так…

Сейчас она была очень красива, но не той глянцевой красотой, которую лепил из нее профессор, нет, она стала красива как-то по-другому: неповторимо, индивидуально! Меня поразило ощущение, будто бы я вижу ее впервые! Да, теперь я начинаю понимать поэтов, воспевающих черты лиц своих муз! А у моей же музы, как я только что разглядел, все черты были особенные и очень, очень мне нравились!

Алиса громко, тяжело выдохнула и продолжала ка– кое-то время стоять, уставившись в одну точку на полу.

Да, она стала совсем другая.

Я понимал, что это – конец.

После пережитого ни я, ни она по-старому общаться не сможем, а сможем ли по-новому – вот в чем вопрос.