Последняя девушка. История моего плена и моё сражение с «Исламским государством»

Когда стало ясно, что к горе мы не едем, я порылась в сумке в поисках хлеба, который взяла дома. Я была в ярости. Почему никто нам не помогает? Что случилось с моими братьями? Хлеб к этому времени затвердел и покрылся пылью. Он должен был защитить меня и мою семью, но не защитил. Город Синджар скрывался из виду, и я швырнула лепешку за борт, глядя, как она отскакивает от дороги и падает в кучу мусора.

Мы приехали в Солах незадолго до захода солнца и остановились у Института Солаха – учебного заведения на окраине. Большое здание было тихим и темным. Мы с Дималь высадились одними из первых и устало сели, наблюдая за тем, как из других грузовиков вылезают женщины и дети. К нам подошли другие наши родственницы. Нисрин все плакала и не могла остановиться.

– Подожди, мы еще не знаем, что будет дальше, – сказала я ей.

В Кочо Солах славился своими самодельными вениками, и раз в год моя мать или кто-нибудь из нашей семьи отправлялись туда, чтобы купить новый веник. Я была там один раз, незадолго до прихода ИГИЛ. Тогда поселок показался мне красивым и зеленым, и я радовалась, что меня взяли с собой. Теперь же он был совсем иным, как будто в другой стране.

Мама ехала в последнем грузовике. Никогда не забуду, как она выглядела. Ветер сдул белый платок с ее головы и растрепал обычно аккуратно причесанные на пробор волосы. Шарф прикрывал рот и нос. Ее белые одежды засыпал песок. Сходя на землю, она споткнулась. «Живее!» – крикнул боевик, подталкивая ее к саду и смеясь над ней и другими пожилыми женщинами, которые не могли быстро передвигаться. Она прошла через ворота и направилась к нам, словно в трансе. Не говоря ни слова, она села и положила голову мне на колени. Раньше мама никогда не лежала в присутствии мужчин.

Один из боевиков выбил пинком запертую дверь здания и приказал нам зайти внутрь.

– Сначала снимите платки и оставьте их у двери, – сказал он.

Мы поступили, как было сказано. Когда мы входили, боевики внимательно осматривали нас. Там были самые разные женщины, от маленьких девочек, цепляющихся за юбки матерей, до молодых жен с покрасневшими глазами, оплакивавших своих мужей. У двери росла куча платков – традиционных полупрозрачных и цветастых, которые предпочитали езидские женщины помоложе. Когда солнце почти село и приехали все машины, один из боевиков ткнул в кучу своим автоматом и, смеясь, сказал: «Продам их за двести пятьдесят динаров», специально называя небольшую сумму и напоминая нам о том, что у нас теперь не было даже этого.

Мама ехала в последнем грузовике. Никогда не забуду, как она выглядела. Ветер сдул белый платок с ее головы и растрепал обычно аккуратно причесанные на пробор волосы.

Мы все заполнили один зал, в котором стало невыносимо жарко. Я подумала, не началась ли у меня лихорадка. Беременные женщины стонали, расправляли ноги, прислонялись к стене и закрывали глаза, словно пытаясь отгородиться от всего. Слышно было только шелест одежд и сдавленные всхлипывания. Неожиданно Хала, женщина немногим моложе моей матери, завопила во все горло.

– Вы убили наших мужчин! – кричала она снова и снова, и ее ярость растекалась по всей толпе. Все больше женщин начинало плакать и кричать, требуя ответа. Другие просто громко рыдали, давая волю своему горю.

Боевики рассердились.

– Прекрати орать, или я тебя убью! – воскликнул один из них, наставляя свой автомат на Халу и шлепая ее по лбу.

Но она казалась одержимой и не могла остановиться. Некоторые женщины пытались ее успокоить и вставали перед автоматом.

– Не думай о том, что произошло с мужчинами. Сейчас нам нужно помочь себе, – говорили они ей.

Боевики принесли нам немного еды – жареной картошки и риса, а также бутылки с водой. Хотя немногие из нас что-то перекусили или пили с тех пор, как оставили дом, у нас не было аппетита и мы были слишком напуганы. Никто не проявил интереса к еде, и боевики запихивали пакеты нам в руки.

– Ешьте, – приказывали, словно мы оскорбляли их своим отказом.

Затем они приказали нескольким мальчикам постарше собрать мусор.

Было поздно, все мы устали. Мама все еще сидела, прислонившись ко мне. Она ничего не сказала с самого приезда, но глаза ее были открыты, и она не спала. Я подумала, что нам придется провести ночь здесь, в институте, и гадала, сумеем ли мы вообще сомкнуть глаза. Мне хотелось спросить маму, что она думает, но было трудно говорить. Я жалела, что не могу ничего сказать. После того как мы немного перекусили, боевики разделили нас на группы и приказали большинству пройти в противоположный конец сада.

– Замужние женщины останутся здесь с детьми, но только с самыми маленькими, – кричали они, указывая, куда идти и где оставаться. – Женщины постарше и девушки – наружу.