Последняя девушка. История моего плена и моё сражение с «Исламским государством»

До прихода ИГИЛ я считала себя храброй и честной. С какой бы проблемой я ни столкнулась и какую бы ошибку ни сделала, я признавалась в этом своим родным. Я говорила им: «Такая уж я есть» – и была готова принять наказание или осуждение. Рядом с ними я была готова к любым испытаниям. Но в Мосуле, без семьи, мне было так одиноко, что я едва ощущала себя человеком. Что-то внутри меня умерло.

В доме Хаджи Салмана было полно охранников, и я сразу же поднялась наверх. Примерно через полчаса один из них, Хоссам, принес мне платье, косметику и крем для удаления волос.

– Салман сказал, чтобы ты приняла душ и подготовилась, прежде чем он придет, – сообщил охранник и пошел обратно вниз, оставив все это на кровати.

Я приняла душ и с помощью крема удалила волосы под мышками. Крем этой марки часто давала нам мама, и я всегда ненавидела его, предпочитая сахарную пасту, популярную на Ближнем Востоке. У крема был сильный химический запах, от которого у меня немного кружилась голова. В ванной я заметила, что мои месячные прекратились.

Потом я надела платье, которое мне принесли – черное с синим, с короткой юбкой чуть выше колен и с тонкими бретельками на плечах. Внутри его уже был бюстгальтер, так что мне не нужно было надевать свой. Это было платье для вечеринок вроде тех, что я видела по телевизору, недостаточно скромное для Кочо, не говоря уже о Мосуле. Такое платье женщина осмелилась бы надеть, чтобы показаться в нем только своему мужу.

В Мосуле, без семьи, мне было так одиноко, что я едва ощущала себя человеком. Что-то внутри меня умерло.

Одевшись, я встала перед зеркалом в ванной. Я понимала, что если не воспользуюсь косметикой, то меня накажут, поэтому я посмотрела, что лежит в пакете, который мне принесли. Я узнала марку, которую мы с Катрин редко могли себе позволить и уж точно обрадовались бы, подари ее кто-нибудь нам раньше. Мы бы стояли перед зеркалом в спальне, крася веки в разные цвета, обводя контуры глаз карандашом и маскируя веснушки пудрой. Но у Хаджи Салмана я едва взглянула на себя в зеркало. Я лишь нанесла немного розовой помады на губы и подкрасила глаза – ровно настолько, чтобы меня не наказали.

В зеркало я посмотрелась впервые с тех пор, как меня увезли из Кочо. Раньше, когда я заканчивала краситься, у меня создавалось впечатление, что я выгляжу иначе, и мне нравилась возможность превратиться в другого человека. Но в тот день, у Хаджи Салмана, я не чувствовала, что в чем-то изменилась. Какую бы помаду я ни наносила, все равно в зеркале отражалась одна и та же рабыня, награда для террориста. Я села на кровать и стала ждать, когда откроется дверь.

Сорок минут спустя я услышала, как охранники приветствуют моего хозяина, а потом в комнату вошел Хаджи Салман. Сопровождавшие его мужчины остались в коридоре. Увидев его, я сжалась, словно пытаясь свернуться в клубок, как это делают дети, чтобы он до меня не дотронулся.

– Салям алейкум, – сказал Хаджи Салман, оглядывая меня с ног до головы.

Он, казалось, даже немного удивился, что я переоделась.

– Других моих сабайя приходилось упрашивать несколько дней. Они не хотели делать то, что я им говорю, – одобрительно сказал он и вышел, закрыв за собой дверь, отчего я почему-то почувствовала себя еще неуютнее.

Был уже ранний вечер, когда дверь снова открылась. На этот раз в комнату заглянул Хоссам.

– Хаджи Салман хочет, чтобы ты принесла гостям чай.

– Что за гости? Сколько их?

Я не хотела выходить из комнаты в таком виде, но Хоссам не отвечал.

– Просто выходи. И поспеши, мужчины ждут.

На мгновение во мне зародилась надежда, что меня сегодня не изнасилуют. «Он просто хочет показать меня своим людям», – повторяла я себе, спускаясь по лестнице в кухню.

Один из охранников приготовил чай, разлил крепкую черную жидкость по маленьким стеклянным чашкам, расставил их на подносе вместе с сахарницей и оставил поднос на лестнице. Я взяла поднос и понесла его в гостиную, где на мягких кушетках сидели несколько боевиков.

– Салям алейкум, – поприветствовала я их и прошла в гостиную, расставляя чашки на маленьких столиках у ног гостей.

Они смеялись и переговаривались на саудовском диалекте арабского, но я не обращала внимания на смысл их фраз. У меня тряслись руки, и я старалась не выронить поднос. Я буквально физически ощущала их взгляды на моих обнаженных плечах и ногах. Больше всего меня пугал их акцент. Я все еще думала, что через какое-то время меня вывезут из Ирака.

– Сирийские солдаты – это ужас, – сказал один из мужчин, а другие рассмеялись. – Так быстро сдаются. Трусы!

– Да, я помню, – сказал Хаджи Салман. – Так легко сдали свою страну. Почти как езиды в Синджаре!

Какую бы помаду я ни наносила, все равно в зеркале отражалась одна и та же рабыня, награда для террориста.