Последняя игра чернокнижника

Я поспешила пойти в указанном направлении, притом недоумевая — неужели это было что-то наподобие заботы? Или я реально настолько плохо выгляжу, что вызываю подозрения об обмороке прямо в середине разговора? Это ему настолько любопытно мое прошлое?! Хм… Я повернулась к нему, уже почти достигнув нужной двери и позвала, решив еще обнаглеть, раз позволяет:

— Айх Ринс, а вы можете обходиться без сна?

— Смотря сколько, — он стоял ко мне профилем, разглядывая в руке какой-то талисман, только взятый с полки. — Конечно, дольше любого человека. К чему ты?

— К тому, что я не могу, — я вновь улыбнулась, на этот раз постаралась виновато. — Если мы будем разговаривать семь ночей подряд, и семь же дней подряд я буду работать, то это получится самая короткая неделя в моей жизни.

Он бросил штуковину обратно и повернулся ко мне.

— Намекаешь, чтобы я освободил тебя от работы? Купить рабыню, чтобы она целыми днями отсыпалась? Ты же сама меня назвала до цинизма рациональным.

— Намекаю, что наши разговоры можно было бы и растянуть во времени. К примеру, одну ночь я вполне способна выдержать без сна. А следующую — ну, скажем, через пару раев… или полгодика.

— Ты была воровкой или торговкой, Катя? Так славно торгуешься.

— Я не…

— Иди уже. Как смешно слышать, когда люди пытаются думать за меня.

Да не за тебя, гад ты эгоистичный, за себя люди думают! Но этого я уже вслух не сказала, скрывшись в ванной комнате. Мылась я неспешно, составляя в уме приблизительный план отчета. Но время специально не тянула, не хотела разозлись айха, явно пребывающего в несвойственном ему благостном расположении духа. Потому заправила мокрые волосы за уши, натянула то же длинное платье и вышла опять в спальню-гостиную, зябко ежась от бодрящей прохлады.

Перед айхом уже стоял невысокий столик, заставленный чашами с фруктами. Я не удивилась тому, что узнала привычный виноград и нарезанный дольками апельсин — если мы находимся почти в тех же пространственных координатах, как объяснял Ноттен, то ничего удивительного, что здесь мир воспроизвел не только того же человека, но и те же природные дары. Быстро перекусила и не притронулась к бокалу с вином — сейчас меня уложит даже глоток алкоголя. Ринс тем временем молча наблюдал за мной, не торопил, но точно ждал, когда я уже приступлю к теме сегодняшнего заседания.

Я вытерла губы салфеткой и откинулась на спинку изящного диванчика. Подняла глаза на стену выше его головы, сосредоточилась и затянула, делая паузы во всех местах, где только возможно:

— Зовут меня Екатерина Сергеевна Миронова. Родовое имя, если по-вашему. По-бытовому, Катя, но это вы уже знаете… Так вот… родилась в Москве почти двадцать лет назад. Мамаша моя отказ еще в родовом отделении написала, потому росла я в детдоме. Росла, росла, росла, росла… и выросла…

— Стоп-стоп, — прервал он. — Все это потом. До этого что было? Мамаша кем была? Отец? Встречались ли среди твоих предков лекари? Или, может, какие-нибудь иллюзионисты? Переводится это слово на твой язык? Не было ли среди них долгожителей? Есть ли у тебя братья или сестры?

Мне даже смеяться захотелось:

— Айх, я же сказала — отказница я! Это значит, что мамашу в глаза ни разу не видела. Скорее всего, малолетка какая-то залетевшая, которая решила, что аборт — это грех, а бросить ребенка на ручки к чужим людям с нищенской зарплатой — благородный поступок. Так что на все ваши вопросы я и сама не отказалась бы узнать ответы.

Ринс даже с кресла приподнялся, а улыбка с его лица пропала, будто ее там и не было. Плеснул себе в бокал вина, осушил залпом. Но заговорил предельно спокойно:

— Не врешь ведь, чтобы что-то скрыть?

— Не вру! — я и руку к груди прижала — дескать, хоть к детектору лжи подключайте.

Айх явно был разочарован:

— Бесы… кажется, я сделал ставку на то, чего ты дать не способна. А ведь эта информация мне в первую очередь и требовалась, — он подумал и добавил решительно: — Ладно, рассказывай дальше. Какие-то моменты должны выдать хотя бы природу твоей магии.

Нет, чтобы отпустить, раз сам надежду потерял. Но я продолжила, не видя другого выхода:

— Первую воспитательницу звали Ольга Михайловна. Она единственная, кто там до самого выпуска не уволился, хотя потом у нас воспитателя сменили. Со мной в комнате жили — если по порядку кроватей перечислять: Таня, Марина, Наташа… та-ак, Кира, Оля, снова Таня, еще одна Катя, а в другую сторону…

— Ты издеваешься? — он все-таки улыбнулся.

Я ответила честно:

— Растягиваю рассказ хотя бы до утра, айх. Это нелегкая задача.

— И все-таки пропусти эту чушь. Мне нужно понять эмоциональный фон, — он предупредил мою следующую реплику: — Не Наташи или Оли, а твой. Была ли ты заводилой или, наоборот, тихоней? Это, конечно, не даст ответы, если эмоции не были каким-то очень яркими.

— Я была… — я долго подбирала подходящее слово, — отстраненной, может быть. Сама скандалы не провоцировала, за компанию никуда не лезла, но если меня обижали — старалась отбиваться.