Последняя индульгенция. Кондоры не взлетели

— Если хочешь знать, существует целая система, — пропускает мимо ушей «бедняков и пенсионеров» Стабиньш и продолжает свое: — Это крепкие ребята, которые не только охраняют, но и отнимают у воров награбленное. Но чаще всего такая команда выбивает деньги из должников, которые не желают платить, и возвращает владельцам. Они работают на процентах и зашибают деньгу. Эти ребята выполняют функцию суда. Волк — санитар леса!

— Что делать, — соглашается Розниекс. — Наши суды безнадежно зачахли по той же причине — кадры. Некому работать, да и законы, соответствующие нынешнему времени, тоже еще не приняты.

— Хаос, самый настоящий хаос! До каких же пор это будет продолжаться! — возмущается Стабиньш.

— До тех пор, Улдис, пока там, наверху, будут заниматься междуусобицами, пока не дадут полиции человеческую зарплату, на которую можно жить, не очистят кадры полиции от коррумпированных элементов и не перестанут кричать насчет русских неграждан. Другое дело — язык они обязаны изучить.

— Кто-то может счесть, что мы с тобой тут защищаем русских, — горько усмехнулся Стабиньш.

— Не русских мы защищаем, а своих кровных от их недомыслия, — раздельно говорит Розниекс. — Ведь больно за себя и за страну. А что происходит в экономике? Буквально то же самое, — перестает есть Розниекс, и на лице его гнев. Разорваны все связи! Никто нам не нужен! Сами себе хозяева! Пятьдесят лет только и делали, что интегрировались, пятьдесят лет нас заставляли идти в одной упряжке. Минск производил одни детали, Ленинград — другие, Киев — третьи, Урал — четвертые, а Рига, скажем, занималась сборкой и давала готовую продукцию. Интеграция! Это была не случайность, а продуманная система, которая позволяла держать республики в узде, командовать ими из центра. А теперь будем рвать связи. Не постепенно, а разом. Результат уже налицо — массовая безработица и нищета.

— Это и есть резерв преступности, — добавил Стабиньш.

— Вот так и живем, — грустно качает головой Розниекс. — Ссоримся, грыземся, деремся за портфели, гребем все под себя, а про экономику и благополучие людей никто не думает. — Он тяжело вздыхает. — Что-то мы с тобой толчем воду в ступе, как раньше на профсоюзном собрании, как будто от нас что-то зависит, как будто мы решаем дело.

— Значит, давно у нас не было случая поговорить по душам.

— Так оно и есть, Улдис. — Бланком протокола Розниекс вытирает руки и бросает бумагу в корзину. — Трудное сейчас время, просто необходимо выговориться, и хорошо еще, если есть добрый друг, на которого можно взвалить всю ношу. — Розниекс медленно завинчивает крышку термоса, складывает газету и, смяв ее, тоже бросает в корзину, потом поворачивается к Стабиньшу, который уже вынул из кейса уголовное дело и, послюнявив палец, его листает.

— Ну так давай сюда свое драгоценное дело, или уж стало жалко расставаться? Посмотрим, что там такое? — Он надевает очки на нос.

— Тут двойное убийство с попыткой затопить трупы в Мельничном озере.

— И ты хочешь всучить мне эту темную лошадку?

— Себе тоже. Нам придется вместе работать, так что от меня тебе тоже не отвертеться.

— А с чего это именно мне такая честь? — И вдруг, как старый охотник, чующий дичь, Розниекс жадно смотрит на папку в руках Стабиньша. Усталое сердце начинает быстрее биться. — А ну показывай! — В нем просыпается нетерпение.

Почувствовав его азарт, Стабиньш, немножко помедлив, говорит:

— А знаешь, кто убит?

— Не знаю!

— Насколько известно по первичным данным, возможно, это Владислав Стрижельский, по кличке Том, и его дама Ванда. Он один из самых квалифицированных домушников.

— И что из того? — Розниекс немного разочарован.

— То, что именно Том участвовал в ограблении квартиры Алексея Борзова, когда Борзова ранили, а его жену, австрийку Сильве-Генриетту, изнасиловали и задушили. Ты сам был у Борзова в больнице, и на твоих глазах он умер, — напоминает Стабиньш.

— Хм, интересно, — буркает Розниекс. — Борзов тогда отказался со мной говорить, это, сказал он, их собственные проблемы.

— Ну видишь, а ты не хотел брать это дело. Да, а где находится сейчас то, первое дело? — резко меняет тему Стабиньш.

— У Густсона в сейфе, — язвительно бурчит Розниекс. — Дело приостановлено как нераскрытое, он сидит на нем, как курица на яйцах.