Последняя индульгенция. Кондоры не взлетели

И вот он во дворе тюрьмы. Казалось бы, он прошел сквозь ворота ада. Но у него нет такого чувства. Давно уж привык. Если сосчитать, сколько времени ему приходилось проводить в тюрьме, набрался бы солидный «срок». Ветер набирает силу, небо в свинцовых тучах. Напротив, прижимаясь друг к другу, блеклые и угрожающие, стоят одинаковой высоты и ширины тюремные корпуса, глядя на пришельца своими решетчатыми окошками, втиснутыми в толстые каменные стены. Поднявшись по лестнице стоящего напротив здания, Улдис попадает в приемную комнату. Звонит. Над решетчатой дверью зажигается надпись: «Подождите!» Немного погодя дверь отворяется. По обе стороны длинного коридора расположены следственные кабинеты. Прибитые столики, привинченные табуретки — чтобы заключенный не мог схватить и ударить следователя по голове, уничтожить дело или по крайней мере съесть из него какой-нибудь лист. Молодая симпатичного вида блондинка в зеленой форме с погонами приводит Мариса Спрогиса. С мрачным тюремным стражем у нее мало общего, и форменная одежда ей идет. Да, парадокс, здесь работает много женщин. При грубых преступниках милые созданья. Женское ли это дело? Может, они вносят лучик света в эту мрачную тюремную жизнь? Улдис настроен сегодня на философский лад.

Вид у Мариса очень жалкий, бледное, расцарапанное лицо, опухшие губы, синяк под глазом. Засаленный ватник и старые грязные кеды без шнурков. Их отнимают, чтобы заключенный не вздумал повеситься. Марис стоит перед Улдисом Стабиньшем, потупив глаза, и молчит.

— Садись, — приглашает его Стабиньш. — Здорово они тебя разукрасили. Курить будешь? — Он вынимает несколько пачек «Элиты» и спички.

— Спасибо, я теперь снова не курю, — Марис равнодушно садится на табурет.

— Бери, бери, в камере пригодятся.

— Я теперь не в общей камере. Меня перевели.

— Слава Богу! — Стабиньш доволен. — Хотя бы так. Кто велел перевести? Граудыньш, да?

— Он самый, — с горечью, равнодушно отвечает Марис. — Какое это имеет значение, когда всей моей жизни конец.

Стабиньш пристально на него смотрит, словно хочет сказать: «Птенец ты еще, к тому же неоперившийся, голый птенец», а сам молча вынимает из портфеля сверток с бутербродами, колбасу, сыр, помидоры, потом бутылку лимонада и даже два банана.

— Вот закуси, дружок! Может, жизнь тебе представится в других, чуть более веселых тонах. Жизни конец! — насмешливо повторяет он. — Жизни конец! Розниекс велел передать тебе привет и сказать, что концы в твоем деле мы найдем. И тогда увидим, кому будет конец.

На лице Мариса появляется вымученная кривая улыбка.

— Как же вы найдете концы, если все доказательства говорят против меня? Я решительно ничего не могу опровергнуть. Меня приговорят и дадут много. Заключенные в камере мне уже присудили двенадцать лет по 121-й статье, часть третья. В лагере меня кончат. А если и нет, все равно плакала моя специальность, плакал мой диплом, плакала работа. Кто-то очень старался меня посадить, только не знаю, за что, кому я на ногу наступил. Кому перебежал дорогу?

— Старались они очень и перестарались, — не теряет оптимизма Стабиньш. — И это нам только на пользу. А на ногу им мы крепко наступили — все трое. Это контригра. Пока что нам объявлен серьезных шах. Тебя посадили, нас обоих с Розниексом от дальнейшего расследования дела отстранили. Дело лежит без движения в чьем-то сейфе. Им дали возможность перегруппировать силы и продолжать без помех делать свои черные дела.

— Значит, я вас обоих подвел…

— Подвел, друг, подвел! Но больше всего ты сам себя подвел!

— Вы мне не верите, что я ту девчонку не насиловал? Она же сама под меня полезла.

— Верим, почему не верить. Но тебя-то кто толкал верить всякой девахе, какая встретится на пути, и вести к себе домой? Ты разве не усек, что она старалась тебе нравиться, и не без злого умысла? Что говорить, зеленый ты еще, Марис. Но зачем ты этому болвану Граудыньшу сказал, что никакой девицы в ту ночь у тебя не было? Ведь это был мяч в свои ворота!

— Испугался. Понял, что влип, и схватился за соломинку.

— В том-то и дело, что за соломинку! И пить в тот вечер ты не пил?

— Пил. Мы выпили бутылку шампанского!

— Откуда же она взялась? Не с бутылкой же за пазухой она пришла чистить джинсы?

— У меня была в холодильнике!

— И бутылку полицейские нашли, когда тебя взяли.

— Она была на столе. И бокалы тоже.

— И отпечатки пальцев той девицы тоже нашли, — говорит Стабиньш. — Н-да, что тут сказать, — задумчиво произносит он. — С одной стороны, от выпивки до изнасилования всего один шаг, с другой — какого черта девица ночью пьет с парнем шампанское в его доме? Надеюсь, ты эту девчонку не бил, ну, со злости, что она тебе не дает?

— Ну что вы! Что я — бабы в жизни не видел, чтобы насиловать! — тихо возражает Марис и как от холода съеживается.

— Видел ты бабу или не видел — это еще ни о чем не говорит. Ты ее бил?

— Нет. Клянусь, что не бил. Дурак я, что ли? Бить женщину? В жизни никогда не бил.

— Значит, кто-то другой это сделал специально. Она притащилась в управление вся в синяках, с твоей спермой. Зачем залил-то?

— Она сказала — можно, у нее спираль.