Последняя индульгенция. Кондоры не взлетели

Глава пятьдесят вторая ЛЕВЕНСОН И РОЗНИЕКС ИДУТ ДОРОГАМИ ГЕТТО

— Здесь были ворота гетто. Мне показал это место отец, когда я был еще ребенком, — печально рассказывал майор Левенсон. — Тут не было надписи «Arbeit macht frei», как в Освенциме, где из людей сначала высасывали все силы на нечеловеческих работах, а потом сжигали в газовых камерах. Здесь меньше заставляли работать, зато больше людей уничтожали сразу. Здесь была фабрика смерти ускоренного типа. Рижское гетто известно во всем мире. Евреев из рижских квартир выселяли и сгоняли сюда. Вещей разрешалось взять столько, сколько могли унести с собой. Мужчин отделили от жен и детей. Люди жили по три-четыре семьи в одной комнатушке. А вокруг гетто — колючая проволока. Еду выдавали — сто граммов хлеба из муки, перемешанной опилками, на одного человека. Да их никто и не считал людьми, а материалом, подлежащим уничтожению. В охране, к сожалению, было много латышей… добровольцев…

Розниекс шагал рядом и внимательно слушал. Он буквально физически ощущал тяжесть, давившую плечи и мешавшую свободно дышать. Ему казалось, что вокруг пахнет кровью, что он слышит отчаянные крики.

— Соотечественники моей матери уничтожили соотечественников моего отца, — Левенсона даже передернуло. — Абсурд, но правда. Пьяные бандиты устраивали тут соревнования по стрельбе — отнимали у матерей младенцев, подбрасывали их в воздух и стреляли по ним. Раненных детей добивали головой об стену. Матерей, которые бросались на защиту своих детей, безжалостно избивали, некоторых до смерти, а красивых женщин насиловали по нескольку бандитов сразу. Осенью людей большими партиями гнали в Румбульский лес. Тех, кто не мог идти, расстреливали по дороге. В Румбуле мужчин заставляли рыть траншеи, а их жен и детей раздеться донага. Потом их ставили у края ямы и расстреливали из пулеметов. Тех, кто уцелел, приканчивали из пистолетов и винтовок. Рассказывают, что в Бикерниеках расстреливали мужчин, которых сначала использовали на тяжелых работах. Потом, когда «дело» было сделано, колючую проволоку сняли и повесили надпись «Judenfrei» — свободно от евреев. Вот так в Латвии уничтожили семьдесят пять тысяч евреев, вина которых состояла лишь в том, что они были евреями. И это была их единственная вина. Здесь расстреливали не только латвийских евреев. Сюда привозили евреев для уничтожения из других стран Европы. Трудно сказать, где было больше зверств — в Освенциме, Треблинке или в Рижском гетто, — Левенсон тяжело вздохнул и замолчал на несколько минут. Розниекс понял, что ему очень трудно говорить об этом.

— А перед тем в синагогу на улице Гоголя согнали евреев и подожгли, заживо сожгли людей. Там сгорел мой дед и много других родственников.

— Что тут скажешь? — отозвался Розниекс. — Инквизиторы средневековья — просто пай-мальчики по сравнению с нашими оборотнями.

— И в этой зондеркоманде был знаете кто? Наш Эдгар Эглон и еще Зигмунд Озолиньш — отец Яниса Озолиньша, нынешнего мистера Узолинга из Канады. Так-то вот, коллега Розниекс!.. Обо всем, что здесь происходило, я не раз слышал от своего отца. Он — один из той неполной тысячи человек, которым здесь удалось спастись. Фашисты убили всех моих родственников со стороны отца, и я никогда им этого не прощу. Мой отец — ему тогда было всего двенадцать лет — стоял голым на краю ямы вместе со своей матерью и двумя сестренками. Он был приговорен к уничтожению. Его ранили, и он упал в яму. Его мать упала на него. Умышленно или нет — сейчас никто не скажет. Потом мужчины их засыпали песком. Ночью он выбрался наружу. Ямы тогда копали неглубокие — некогда было, да и закапывать приходилось очень многих. Неизвестно, откуда у человека может найтись столько сил, чтобы выбраться из такого ада. И он пошел куда глаза глядят. Шел он долго, в основном по ночам, а днем прятался. Он панически боялся людей, потому что никому больше не верил, зная, что любой его может убить или сдать фашистам. Он замерзал, несмотря на то, что в первую же ночь ему удалось украсть кое-что из одежды, развешенной для просушки. На каком-то хуторе он забрался в свинарник, поел из корыта и отогрелся. Но в другой раз ему не повезло — на него напала собака и укусила за ногу. Нога распухла, сильно болела. Вскоре он уже не мог идти — терял силы, к тому же у него поднялась температура. Так и упал на тропинке, ведущей к одному хутору. «Бога нет, — тогда думал он. — Он всех нас предал». Потом потерял сознание. В бреду он видел мать, которая его нежно целовала. А когда открыл глаза, увидел лохматую дворнягу. Она лизала ему лицо.

— Мальчик, ты болен? — склонившись над ним, спрашивала маленькая светловолосая девочка. Ее открытое и доброе личико светилось состраданием.

Отец ничего не мог ей ответить, только слезы катились по его щекам. Он хотел подняться, но это оказалось ему не под силу. Руки и ноги не слушались.

— Жди меня здесь, — прочирикала девочка, позвала собаку и убежала.