Последняя индульгенция. Кондоры не взлетели

Перед ним сидит женщина в годах, седая, много пережившая, просто одетая, с коротко стриженными волосами. Только в серых глазах за толстыми стеклами очков блестит былое озорство, Улдису так хорошо знакомое. Да, это она — Ирена. Они не говорят о прошлом. Они его прекрасно помнят. Не говорят и о будущем. Его у них уже не будет. Они молчат. Так лучше.

— Уже пора! — поднимается Ирена.

Пора! Встает и Улдис. Ирена к нему подходит. Он ее обнимает, они целуются. Это последний поцелуй. Нежный и горький, без страсти. Они не обмениваются адресами и телефонами.

— Это ни к чему, — сказала Ирена.

Она провожает его до двери. Он, не оглядываясь, спускается по лестнице. Потом поворачивает голову. Ирена стоит в дверях. И вдруг с грустной улыбкой говорит:

— Марите — твоя дочь, а не Валентина. Я так хотела.

Улдис не сразу понимает смысл ее слов. Потом круто поворачивается и взбегает по лестнице. Но она накидывает на дверь цепочку.

— Не надо, — так же грустно говорит она, — не надо. Какое это теперь имеет значение. Марите отсюда далеко, и ей незачем это знать.

Улдис медленно поворачивается и уходит. В памяти встают дни молодости: он — франтоватый старший лейтенант милиции с улыбчивым девичьим лицом, и она, Ирена, — два года отсидев в тюрьме, она пришла к нему. Ей негде было жить, квартиру забрали. Такой был тогда закон. Через одного знакомого Улдис устроил ее на работу в Риге, с общежитием.

Работа была тяжелой, физической, но работала она хорошо. Со временем стала учетчицей, нормировщицей, потом перешла в технический контроль. Ей дали маленькую комнатушку. Когда Ирена устроилась, она приехала в Пиекрастес и явилась к Улдису на работу.

Он был удивлен. Ирена пригласила его к себе в гости. Он пытался отговориться тем, что в Риге бывает очень редко. Но она настойчиво просила. Он обещал, но не приехал. И все же что-то его смущало, не давало покоя. Он старался себя от поездки отговорить. Однако Ирена позвонила, и они договорились о встрече. В одно из воскресений она встретила его на рижском вокзале. Они поехали в Межапарк, катались на карусели, потом на лодке по Киш-озеру, ели мороженое и оба были счастливы. Они забыли обо всем, о том, что Улдис милиционер, а она сидела в тюрьме. Уже вечером, когда Улдис собирался ехать домой в Пиекрастес, Ирена сказала:

— Куда торопиться, тебя ведь не ждут жена и дети. И дома, наверное, как у всякого холостяка, нечего есть.

Он попробовал отказаться. Ирена смеялась:

— Боишься прийти домой к преступнице… Не дай Бог кто увидит, тогда погоны долой и на Седское болото торф копать!

Улдис тоже смеялся и отвечал, что может работать трактористом или сельским рабочим. Начинал ведь он в деревне. Но слово «боишься» задело его за живое.

Комната у нее была маленькая — кровать, столик, две табуретки и белый шкафчик. Очень чисто, прибрано. В вазе на столике свежие цветы. Ему стало неловко.

— Я же цветы тебе не принес, — расстраивался он. — Вот дубина!

— В следующий раз, — она равнодушно махнула рукой. — А сейчас, так и быть, простим.

— А если следующего раза не будет? — вырвалось у него.

Она как-то странно на него посмотрела, но ничего не сказала. Накрыла на стол и подала горячий ужин.

— Ого, — посмеялся Улдис, — ты живешь не по средствам! Давно я не сиживал за таким знатным ужином. — Он ел с аппетитом.

— Ну нет, — отвечала она, закусывая, — только на честно заработанные деньги, — и показала свои мозолистые руки. Потом вдруг стала серьезной: — Ты помнишь, Улдис, то утро, когда я пришла к тебе с повинной? И помнишь, что я тогда сказала?

— Само собой, помню, — подтвердил он. — Ты сказала: «Не считайте меня окончательно испорченной, неисправимой, пропащей…»

— И еще, — продолжала Ирена. — «Мне не безразлично, что вы обо мне думаете». Мне и теперь не безразлично, что ты обо мне думаешь. Больше того — я влюбилась в тебя сразу, когда ты пришел в магазин расследовать уголовное дело Зале. Не могла забыть тебя и в тюрьме. В лагере ты был для меня светом в окошке, моим спасением. Твой образ давал мне силы вынести весь тот ужас, какой я пережила в лагере, — она села на кровать и, сцепив пальцы, смотрела на него с тоской. — Это не каприз, Улдис, не прихоть. Я не могу без тебя. Понимаю, что ты не вправе путаться с женщиной, которая была в заключении. Но я ничего не прошу, мне ничего от тебя не нужно. Если хочешь, можешь сейчас уйти. Если желаешь, мы никогда больше не будем встречаться. Я выдержу. Я много всего выдержала. Но если хочешь, останься у меня. Я тебя люблю. И ничего не могу с собой поделать. Ты моя первая настоящая любовь. Знаю, что я тебе не пара и на семейное счастье рассчитывать не могу. Я никогда не встану на твоем пути: знаю, что работа для тебя все, что в ней твоя жизнь…

Воцарилось молчание.

Улдис встал и надел пиджак.

— Ты мне вовсе не безразлична, — признался он. — Но я не хочу портить тебе жизнь. Ты выйдешь замуж и будешь счастлива. А меня забудешь.

Он медленно шагнул к двери.

Ирена смотрела на него такими глазами, что он не выдержал. Вернулся и подошел к ней. Ирена встала, обняла его.