Последняя индульгенция. «Магнолия» в весеннюю метель. Ничего не случилось

— Наверно, надеетесь получить работу у нас, в «Мадагаскаре»? Видите ли… Как бы вам попонятнее объяснить… То, что является потерей для одного — не обязательно приобретение для другого… У нас совсем другая школа. Вы выдаете вальс — пам–па–па, пам–па–па… Что плохого в вальсе? Да ничего плохого! Просто мы брейкуем. Это так, для сравнения… Вакансий у меня тоже нет. Если вам так уж не терпится удрать из «Ореанды», поговорите лучше с Рейнальди — он сам вас устроит — или в «Беатрису» или в «Вершину». Мингавская, например, оттуда охотно перешла бы в «Ореанду» — во–первых, кабак шикарнее, во–вторых, расположен ближе к ее дому… А по манере исполнения вы даже чем–то похожи… Что же касается «Беатрисы», то там положение просто катастрофическое — либо срочно делать более или менее нормальную программу, либо закрывать лавочку вообще. Тогда уж лучше оставить только оркестр, чем смотреть, как эти увечные дрыгаются в польке! Старик Укротитель по этой части начальник в Риге — он может все прекрасно уладить… Поговорите с ним, объясните свое положение, он сам вас и переведет, не придется даже трудовую книжку марать лишней записью…

И хотя Ималда почувствовала себя немного уязвленной, все же была благодарна за совет и за сведения о расстановке сил на фронтах варьете. Конечно, Укротитель отпустить не захочет, придется изобрести достаточно убедительный довод, но это потом, сейчас ей ничего толкового на ум не приходило. Главное — не злить старика… Если прогонит в гневе, то эстрады ей не видать, а их в конце концов не так уж много. Придется снова обивать пороги в отделах кадров на заводах или подаваться в ученицы. Только теперь это будет потруднее, ведь она уже стала кем–то, и, хотя до цели еще далеко, тем не менее она и сама выросла в собственных глазах.

Ималда не забывала о своем долге перед братом — интересовалась его судьбой, ходила в управление внутренних дел, но следователя Иванца не застала, так и вернулась домой с продуктами, которые собрала для брата. Его арест причинил не только боль — ее Ималда уже выплакала — она испытывала ужасное одиночество. Кругом были люди, но сближаться с ними ей не хотелось. Отсутствие Алексиса никогда раньше так ее не угнетало, ведь она знала; не приедет на нынешней неделе, значит — на будущей, но непременно приедет, потому что брат отсутствует временно, но теперь она понимала — Алексис исчез для нее навсегда, все равно что умер. Он, правда, и в детстве никогда не защищал ее от драчливых мальчишек, но теперь она сознавала, что на всем белом свете у нее больше нет никого, кто мог бы и хотел ее защитить. Одиночество угнетало, таилось во всех щелях и углах квартиры, превращалось в призрак, который мучил ее во сне и наяву.

Как–то ей пришла мысль съездить в зоопарк — может, там, как раньше в детстве, она развеет свою тоску?

Новшества после реконструкции зоопарка были любопытные: фламинго в своем розовом свадебном наряде переселился в новый вольер, кабанчики резво бегали друг за дружкой, взметая снег, верблюд высокомерно вертел головой, посматривая, в кого бы плюнуть, муфлон, мелко тряся бородой, жевал сено, зебра каталась по земле, енотовидная собака дремала, белки вращали колесо, мелкие разноцветные попугайчики весело чирикали, луща семечки, и Ималда немного успокоилась, даже улыбалась, наблюдая, с какой серьезностью хомяк запихивает в защечные мешки зерна и потом прячет их в уголке клетки.

Когда Ималда вернулась домой, к ней возвратилась и тоска. Квартира стала ее клеткой. Там, в зоопарке, тоже какая–то ненастоящая жизнь, мнимая свобода, мир одиночек, живущих в клетках. Никакая жизнь невозможна без ядра, а ядром мира является семья.

По вечерам одиночество леденило душу, в квартире ей теперь слышались какие–то шорохи, от которых она вздрагивала или сжималась — то шум водопровода или центрального отопления, то стук за стеной, то странное шуршание на чердаке или скрип вдруг раскрывшейся двери.

Однажды под вечер, часов в шесть, когда она неторопливо собиралась в «Ореанду», зазвонил телефон.

— Это я, Таня!

— Да… Слушаю…

— У меня важные новости об Алексисе!

— Да, да… Я слушаю! — голос Ималды выдавал нетерпение.

— Это не телефонный разговор!

— Хорошо, скажите, куда мне подъехать.

— Знаешь, я приеду к тебе сама. Но не раньше, чем через два часа.

— Тогда приезжайте в «Ореанду» — я буду на работе.

— Нет, только не там: слишком много народу! Лишние глаза и лишние уши!

— Но раньше половины одиннадцатого домой я не вернусь…

— Если так, то буду в половине одиннадцатого у тебя. Только никому ни слова!

— Конечно!

Ималда не могла дождаться встречи с Таней. И чтобы занять себя, прибрала в квартире, взобравшись на две табуретки, вытерла пыль с портрета деда. Заварила в термосе чай, расставила на столе посуду — чашки и сахарницу. Главное — она уже не чувствовала себя совсем одинокой — с ней теперь был кто–то, для кого судьба Алексиса так же важна, как и для нее.