Последняя история Мигела Торреша да Силва

– Well, – начал он свою речь. – Однажды я вышел погулять по Лиссабону, чтобы увидеть что-нибудь новенькое, и стал свидетелем одной чрезвычайно странной сцены. Я увидел двух человек, сидящих на улице, у каждого на плечах был большой павиан, который чистил ему голову, кишевшую вшами. Я подошел к ним и узнал, что павианы весьма пригодны для таких дел. Человек, коему они принадлежали, таким способом зарабатывает себе на жизнь, и за каждую голову, все равно с короткими или с длинными волосами, которую чистят его обезьяны, он требует двадцать рейсов, что по-нашему приблизительно три полупенса. Well, это все же лучше, чем чужая голова на коленях, которую нужно, избавить от наглых «квартирантов».

Хозяин, разносивший выпивку, услышал этот рассказ и сказал насмешливо:

– Не в обиду будь сказано, если бы у меня на голове была ваша very british медная шляпа, я бы чесался и без этих «квартирантов». И кроме того, раз уж вы интересуетесь нашей страной, то запомните: что в Лиссабоне в моде, нас здесь, в Коимбре, не интересует.

Тут англичанин постарался всем разъяснить, что речь шла о низших слоях населения, стал рассказывать о своих путешествиях и оказался исключительно остроумным человеком, которому весь стол внимал с большим удовольствием. Так, он рассказал, что в Лондоне составили себе в корне неверное представление о португальских бабах, поскольку полагали, что они серьезны и необщительны.

– Господа! Мистер Вольтер был совершенно прав в своем суждении о бабах южных стран. Дело в том, что на севере у баб в жилах – молоко, а на юге – ртуть. Конечно, тут не следует понимать Меркурия в медицинском смысле. Я имею в виду, что на юге бабы такие же летучие, как этот металл.

– Такие же летучие, как и все, что представляется важным, – сказал один из студентов. – Любовь, вино, денежки.

– Не говорите при мне о деньгах! – сказал англичанин. – Лучше посоветуйте, что мне делать.

– Вас что, ограбили?

– Гораздо хуже. В одной лиссабонской кофеине я ссудил одному прилежному компаньону по выпивке один моидор, что составляет почти два стерлинга. И я боюсь, что он и не вспомнит об этом, когда я вернусь туда через несколько дней.

– У вас были свидетели?

– К сожалению, нет, и я опасаюсь, что он будет отрицать, что вообще что-то получил от меня.

Мануэл, до сих пор не производивший впечатления человека, которого бы восхищали разглагольствования англичанина, тут наклонился вперед и сказал:

– В таких случаях есть одно апробированное средство. Когда вы встретитесь с ним еще раз, постарайтесь сделать так, чтобы ваш разговор услышал еще кто-нибудь. Вы должны в присутствии этого третьего человека вскользь упомянуть, что вам задолжали десять золотых.

– Но он мне должен только один золотой.

– Именно об этом, – сказал Мануэл, – и будет кричать ваш должник. А посетители услышат и подтвердят.

Вокруг все изумились. А англичанин остался стоять с открытым ртом.

– Well, – сказал он, когда снова обрел дар речи, и заказал всем вина.

– Ах, дедушка, – бормотал себе под нос Мануэл, возвращаясь домой, – это все твои истории, которые еще пригодятся мне или другим. Как бы мне хотелось знать, слышишь ли ты меня сейчас со своего облака…

* * *

Что это было, привидение или что-то другое? «Я прошу тебя, хотя тебе это будет непросто, верить мне, доверять нашей любви… Я найду выход…»

Мария уехала. Письмо от нее – всего лишь пара строчек, расплывшихся от слез, из которых следовало, что она вместе со всей семьей отправляется в Порту. «Только Бог ведает, на какое время».

Мануэл, сбитый с толку, смотрел на бумагу. Потом шатался по улицам, спотыкался о мостовую, наконец оказался в своей комнате, бросился на матрас и долго лежал, уставившись на дыру в нем, без каких-либо чувств, потом заснул, к утру проснулся. Дождь лил как из ведра. Ему все это привиделось? На столе лежало письмо. Он выскочил из дома и через мост побежал к другому берегу мимо Конвенто-де-Санта-Клара-а-Велья с наполовину утонувшей в речном песке монастырской церковью, через размокшую дорогу прямо к Фонте-дош-Аморес. Он сел на корточки, опустил голову на колени и взвыл. К шуму дождя и плеску волн примешались его душераздирающие рыдания. Через некоторое время распогодилось, на небе появилось теплое послеобеденное солнце, и Мануэл вытер свое заплаканное лицо. Он уставился на «Источник слёз», и ему почудилось, будто сквозь шум воды он услышал стихи Камоэнса, рассказывающие о любви, о любви дона Педро к Инеш ди Кастро, нашедшей свой внезапный конец на этом самом месте.

И долго слезы горькие роняли
Мондегу нимфы над ее могилой,
И в честь ее печальный гимн слагали,
Стеная, лик оплакивали милый.

И боги из прозрачных слез создали

Источник, и с таинственною силой
Он бег свой и поныне продолжает
И о любви Инеш напоминает.