Последняя из Стэнфилдов

– Говори, Пьер, я уже знаю, что она его убила.

– Ничего ты не знаешь, дружок. Повторяю свой вопрос и настоятельно советую подумать.

Я схватила руку Джорджа-Харрисона и так сильно сжала, что у него побелели пальцы. Я чувствовала всем своим существом, что Пьеру лучше не продолжать. Но кто на месте Джорджа-Харрисона не захотел бы узнать продолжение?

Он несколько раз кивнул, и Пьер нехотя возобновил свой рассказ:

– Эдвард повернулся, чтобы уйти. Он вполне мог бы прикусить язык. Извините меня за грубость, но он оказался подонком: мало ему было, что он получил все, чего хотел. С порога он прокричал еще одну угрозу, пострашнее прежних: что если Мэй не сделает аборт, то он сдаст их обеих полиции. И с отвращением добавил: хватит того, что его сестрица, приемыш, не имеющий права носить фамилию Стэнфилд, натворив всяких мерзостей, превратилась в пустое место. Он не позволит, чтобы еще один незаконнорожденный замарал их имя и разрушил его брак. Он, по его словам, поступает слишком милосердно: пусть уж лучше этот ребенок вовсе не появится на свет, чем будет передан социальным службам, когда его мать посадят в тюрьму. У Салли-Энн были недостатки, но покорность среди них не числилась. Она с воплем набросилась на брата и стала молотить его кулаками. Отбиваясь, он потерял равновесие, упал и пересчитал затылком все сто двадцать ступенек. Эта крутая лестница была словно русская рулетка. Эдвард сильно ударился затылком, пробив череп, и ему пришел конец.

Трамбле поднял глаза на Джорджа-Харрисона, тревожась за него. Его лицо выражало бесконечную печаль и сочувствие. Джордж-Харрисон молчал. Тогда Трамбле, накрыв своей ладонью его руку, попросил у него прощения.

– Ты зол на меня? – спросил он.

Джордж-Харрисон поднял голову:

– У меня нет отца, так даже лучше. Зато у меня невероятная мать, и у меня есть ты, Пьер. Вот как вас много! Даже слишком, чтобы жаловаться на жизнь. Это было бы черной неблагодарностью.

Трамбле сам расплатился по счету. Мы пешком вернулись в его магазин, рядом с которым оставили пикап. Пришло время прощаться, и тут Трамбле поманил нас за собой. У себя в кабинете он открыл ящик стола и достал старую тетрадь на спиралях, похожую на школьную.

– Клянусь, я так этого и не прочел. Ее отдала мне твоя мать, – сказал он, глядя на Джорджа-Харрисона. – Но на самом деле она принадлежала вашей матери, – добавил он, поворачиваясь ко мне. – Больше не хочу никаких секретов. Отдаю ее вам.

* * *

Ночь выдалась темная хоть глаз выколи. Джордж-Харрисон сидел за рулем, фары освещали дорогу, мы ехали назад, к нему в мастерскую. У меня на коленях лежал дневник моей матери, и я прижимала его к себе, еще не смея открыть.

38 Элинор-Ригби

Октябрь 2016 г., Магог

Ночь я провела, прижавшись к Джорджу-Харрисону. Он спал. Думаю, на самом деле притворялся. Просто закрыл глаза, предоставив мне довольствоваться тем, что он тут, рядом со мной.

Я всю ночь читала дневник матери. Она описывала в нем свою суровую жизнь в английском пансионе, бессонные ночи, когда ее душило чувство одиночества и отчаяния. Были в дневнике и полные радости страницы о знакомстве с моим отцом в пабе, где с экрана телевизора «Битлз» пели All You Need Is Love, об их первых трех годах вместе, когда она обрела подобие счастья. Я поняла причины ее возвращения в Балтимор: она мечтала, надеялась снова влиться в семью. Я узнала о ее жизни внештатной журналистки, о ее приключениях, тяге к свободе, которую она превратила в цель своего существования. Как мы были похожи в этом возрасте! Я колесила по миру, ища в глазах незнакомых людей то, что не посмела разглядеть в глазах своих родителей, потому что боялась слишком хорошо их понять… Читая, я словно заново узнавала то, что мне открылось во время путешествия: с каким рвением она взялась за проект собственной газеты, какие баталии выдержала, в какое безумие из-за всего этого погрузилась.

На рассвете, добравшись до последних страниц материнского дневника, я разбудила мужчину, которого уже полюбила, чтобы прочитать их вместе с ним, потому что они касались его. Мама написала это не для себя одной, но и для Мэй.