Последняя из Стэнфилдов

На то, чтобы получить желаемое, ушло не очень много времени. Мормоны не чужды современным веяниям; вводишь свои личные данные и данные своих родителей на странице их сайта в интернете – и получаешь свое генеалогическое древо со всеми предками. Я уже собралась снова побеспокоить сотрудника банка, выставившего меня за дверь, как вдруг мне позвонила секретарь мистера Кларка.

Ровно в полдень следующего дня президент банка ждал меня в своем кабинете.

* * *

Даже не знаю, кто и что в этом кабинете было древнее: сам президент, его секретарша или обстановка.

Мы утонули в потрескавшихся кожаных креслах. На Кларке был костюм-тройка и галстук-бабочка, на черепе не осталось ни волоска, но блестевшие на носу прямоугольные очки и белоснежные усы делали его похожим на симпатягу Джеппетто из «Приключений Пиноккио». Бесстрастно меня выслушав, он склонился над протянутыми мной документами. Мое генеалогическое древо вызвало у него пристальный интерес, он трижды повторил «понятно». Я затаила дыхание.

– Все сложно, – изрек он.

– Что сложно? – донеслось из кресла Джорджа-Харрисона.

– Генеалогическое древо – не вполне официальный документ, тем не менее этот не вызывает сомнения. Сейф, о котором идет речь, был открыт тридцать шесть лет назад и ни разу с тех пор не открывался. Еще несколько месяцев – и банк объявил бы его содержимое выморочным и конфисковал. Представьте себе мое удивление, когда появляется человек, заявляющий о своем праве собственности!

– У вас перед глазами доказательство того, что я действительно дочь Салли-Энн Стэнфилд.

– Это само собой. Уж очень вы на нее похожи.

– Прошло столько лет, а вы все еще помните мою мать?

– Знали бы вы, сколько лет жена упрекала меня за то, что я не предоставил ей ссуду! Сколько раз повторяла, что если бы я не согласился с мнением совета управляющих, то ничего бы не случилось! Сколько лет ваша мать, сама того не зная, портила мне кровь! Поверьте, будет лучше, если я об этом умолчу.

– Выходит, вам известно, что тогда произошло?

– Да, после несчастного случая с ее братом она решила покинуть мать и уехала жить за границу. Я узнал об этом с сожалением, как и все, кто знался со Стэнфилдами.

– Вы были знакомы с Ханной?

Кларк утвердительно кивнул:

– Потрясающая была женщина! Врачи никак не могли ее убедить. Настоящая святая!

– В чем убедить?

– Отключить приборы, поддерживавшие существование ее сына. Она истратила все свое состояние на самый лучший уход за ним. Продала одну за другой все картины, потом пришла очередь дома. Она поселилась одна в маленькой квартире и целыми днями пропадала в клинике, куда поместила сына. Надеялась на чудо, но его не произошло. Даже самое современное оборудование, которое она без конца обновляла, не могло его оживить. Она всем ради него пожертвовала, и когда он угас, не стало и ее.

– Сколько лет прожил Эдвард?

– Десять лет или чуть дольше.

Кларк поправил очки, вытер лоб, откашлялся:

– Что ж, вернемся к нашим делам. Полагаю, вам известно, что ваши брат и сестра, фигурирующие в этом документе, тоже являются наследниками мисс Стэнфилд, вашей матери?

– Само собой разумеется.

– Согласно договору об аренде сейфа, вскрыть его может либо она, либо кто-то из ее детей.

Кларк передал мое генеалогическое древо и тот самый контракт своей секретарше, дверь кабинета которой оставалась открытой, пока мы разговаривали; наверное, ему был нужен свидетель, способный подтвердить, что он ничего не нарушил и выполнил все обязательства своего банка.

Вскоре секретарша вернулась и кивнула головой в знак того, что все в порядке.

– Идемте, – сказал Кларк со вздохом.

Мы сели в лифт – теперь такой можно увидеть только в черно-белом кино. Решетчатая кабина, отделанная наборными деревянными панелями, рукоятка вместо кнопок – все это произвело сильное впечатление на Джорджа-Харрисона; пока мы ползли вниз со скоростью улитки, он, кажется, придумывал, как изготовить такую же.

Сейфовый зал поражал своими размерами. Кларк попросил нас подождать в вестибюле. Оставшаяся с нами секретарша впервые продемонстрировала, что умеет улыбаться.

Вскоре он вернулся с картонной коробкой в обертке.

– Откроете ее сами, я всего лишь хранитель.

Мы подступили к коробке как к бесценной древней реликвии. В каком-то смысле она такой и была.

Джордж-Харрисон развязал тесемки, я подняла крышку.

«Девушка у окна» явилась нам во всей своей красе. Свет так точно, так естественно падал ей на лицо, что можно было подумать, будто картина живет собственной жизнью и что на ней наступает новый день.

Я стала думать о другой девушке, которая когда-то смотрела в окно на своего отца, курившего в компании молодого американца. Я спасалась вместе с ней бегством, карабкалась в горы, благодарила людей, помогавших беглецам, и чудесного англичанина, торговца картинами; я представляла себе окна ее развалюхи на 37-й стрит, окна ее апартаментов в Верхнем Ист-Сайде, свою мать, удочеренную людьми, чья жизнь текла за этими окнами, ее брата, все жизни, которые связала картина Хоппера, сокровище Сэма Голдштейна.