Последняя капля сталактита (Триптих "Время драконов" часть 3)

< Одних только баб — и наших, правых,— и каких-то совершенно-левых...

: полный мон шер. “Да”. >

То есть картина гораздо более чем аллергическая: “Спелеоаргонавтика ставит в тупик и навеки предаёт позору презренных баснописцев Эллады”.

Или —

РЕМИНИСЦЕНЦИЯ II: от Егорова. < C антиэпиграфом “и только гиря гавномера...” из Великого Александра Аркадьевича. >

... «Сало, как сало — завал, как завал,— бормочу я,— чего его разбирать?» Но Пищер так выразительно глядит на меня..: з-зверь. И никуда от него не деться. Кто бы мог подумать, что они с Мамонтом так... снюхаются?

«Два короля — пара»,— ещё бормочу я про себя. Но приступаю. Потому что в никуда, в конце концов, не денешься — по ряду причин на самом деле, как этот Пищер очень говорить любит. Вот они с Мамонтом — туточки; сидят, ‘пАрт-вейн’ трескают — и лыбятся на пару... Ни дать, ни взять — профессор Челленжер с обезъяним царьком на ветке: наблюдают, как профессора Саммерли в пропасть скидывают... Весело им. А мне, между прочим, в это дерьмо лезть — по самые аденоиды, значить...

: Тоже — нашли, по чему радоваться. Ур-роды... Но ничего,— сейчас мы вам всем покажем, как раки работают. То есть “мы” — это я с Питом, поскольку Хмырь с примкнувшим к нему из сострадания и нездорового любопытства Керосином с той стороны завала трудятся. Слышите? Ворочают чего-то... Не иначе, как ломом. Им там есть, где развернуться — не то, что у нас тут.

— Мамонт снова харю скалит. Похоже, эту гадость ему Пищер сказал. Неужели про меня? Дожили. На фиг мне такое ‘блядство народов’... Тоже мне — п’акт Риббентропа-Мамонтова... Тьфу! Вот ведь узкое место!..

: Нашли, где завал ставить. Как теперь эти глыбы оттуда выволакивать прикажете — если мы их втроём с Хмырём и Питом, надрываясь в шесть ног и три спинных упора, чуть сознание не потеряв от натуги, едва впендюрили??? А ведь всё ради него, Пищера, старались!

— Только зря. Нашли, ради кого. Я уже давно замечал в нашем Пищере нечто демагогическое... ‘Леводерьмакратическое’ то есть. Народник тот ещё.

: Напрягаюсь. Пит тоже напрягается — изо всех сил. Пит — это кремень. Чистый минерал безо всяких изъянов с соответствующей твёрдостью,—

: ‘Боец невидимого афронта нашего бремени’ — капротерапии, значить. И это единственное, что согревает мою бессмертную душу в настоящей компании — не считая принятого для наркоза портвейна, конечно. Потому как без наркоза расковыривать этот завал — тем более в присутствии откровенно веселящейся публики — дело вообще немыслимое. Гиблое дело, значит. В два счёта копыта отринуть можно: от запаха. На раз вдохнул — и вспоминай, как звали...

: На два.

— Мамонт, душка, суёт противогаз. По-моему, ему уже плохо. Что бы они тут делали — без меня? Слабаки.

... Ага: так и есть. Пищер хлопается в обморок — не вынесла душа поэта, значит,— то-ли запаха, то-ли передозировки наркоза; теперь уж трудно разобрать, чего именно.

: Унесите труп этого Квислинга. Он воздуха тоже не озонирует.

— Внимание... Пит, родной, родимый, удержи эту падаль вонючую ещё хоть долю секунды, вся надежда у меня на тебя, Отче наш, который на небесах, да святится Имя твоё — иже еси — дай я хоть голову — на небеси — в сторону уберу — ай!..

..: Не успел.

— То есть не удержал: по мощам, как говорится, и елей...

— И морда моя вся...

: Очень тянет меня сейчас пойти — выползти то есть отсюда — и потереться мордой своей ( лицом это назвать уже трудно ) о морду какого-нибудь левого мамонта... Чтоб от его образины, которую по ряду причин, не входя в противоречие с эстетикой, лицом назвать просто невозможно, пахло, то есть воняло так же. Хотя я заранее согласен, что это крайне антигуманно.

“Да”,— как иной, тоже великий в своём роде человек, мог бы съязвить по данному поводу,— вдохнув разок, чем моё бывшее лицо пахнет — если б не бултыхался сейчас, чистюля, где-то в глубинных водах мирового океана... Или не менее мирового эфира — их, радистов-подводников, хрен поймёшь: в двух мировых стихиях разом плещутся.