— Но ладно. Пока “демократы” в спешке и панике выкипают из Левой, пользуясь для этой цели специально открытым шкурником в Сетке в районе Подарка ( всё ж ближе, чем по Дальней карячиться ), мы с Питом выкорчёвываем с левой стороны завала пару мешающих блоков, добираемся до полиэтилена, осторожно дырявим его ломом — и чудовищная волна амбрЫ чуть не сбивает нас с ног; благо, мы и так проделываем всё это лёжа — в проходе, заваленном вперемежку дерьмом, бутом, трухлявыми крепями и разным уже добытым из завала мусором, нет никакой возможности развернуться,— затем мы тем же ломом запихиваем в проделанную дыру фитиль — верёвку х/б, обильно смоченную принесённым “от Мамонта” бензином — и отползаем от всего этого грядущего капрокалипсиса как можно дальше, на ходу разматывая за собой мокрую от упомянутого бензина верёвочку.
< “И отползай, отползай...” >
— Отползаем, покуда не кончается верёвочка: метров на сто пятьдесят то есть. Не больше. Но больше нам и не надо. Для Ильей и это — дорога дальняя, чуть-ли не в Дальнюю дорога, значит.
Напоследок — перед уходом — ещё раз окидываю взглядом возможное поле боя: всё чисто, даже Пищера вынесли, не забыли,– только табличка “МИРНОЕ ПОЛЕ” сиротеет... Уже кто-то, значит, испоганил надпись — пацифисты фиговы... Чтоб убедиться, насколько это поле через несколько колов времени будет “мирное”, я осторожно — чтобы не задохнуться — подползаю с этой табличкой вдоль фитиля к самому завалу и прикрываю ей проделанную в полиэтилене дыру:
: Для увеличения возможной кумулятивности эффекта. И стремительно следую вдоль верёвочки обратно — к Питу.
Затем молюсь, вдыхаю чистый ( после работы в завале это особенно буйно воспринимается ошалевшей от счастья грудью ) воздух Левой системы, начисто освобождённой от демократов — даже извечная вонь их поганого плекса, что, кажется, на века въелась в окружающие стены и своды, нисколечко не стесняет дыхания, потому что всё познаётся не только в бидэ, но и в сравнении, и любой, даже самый мерзкий запах после того, чем надышались мы с Питом “по самые альвеолы”, воспринимается, как дарованный от Кристиана Диора,—
— врубаю свой налобник на “автомат” ( при ускоренном перемещении под землёй это, как я уже говорил, большое удобство ) —
— и поджигаю.
: Мон хер, значить — с Богом.
— И со всех ног и рук устремляюсь вместе с Питом вслед за выкипевшим отсюда народом. Потому что то, что здесь сейчас разразится, вряд-ли можно будет описать, оставаясь на месте.
< “Сейчас здесь станет грязно...”
—
И ещё. Но уже тише — плавно переходя в едва уловимое
: Я представляю,
— И с этим представлением появляюсь в Правой: обители, по моим расчетам, совершенно-чистого воздуха.
... Что за чёрт! Нет здесь никакого чистого воздуха. А есть — этот самый
: Ни черта она не значит в таком жутком волоке. И лёгкие мои тоже — всё это можно снять с себя и отнести в Амфитеатр за ненадобностью. ( Где, кстати, и продышаться полной грудью. )
— Ощупью добираемся с Питом до нашего выхода: точнее, пытаемся добраться. По дороге собираем совершенно ошалелый народ, мечущийся по шкурникам в полной потере ориентации в безвоздушном пространстве. Все проклинают меня и этот волок; говорят, что
Узнаём подробности: наша славная капромина ( всему виной, как я полагаю, табличка — как бы это невероятно ни звучало ), оказывается, почему-то вышибла завал не влево, как полагали мы с Питом — а вправо. И разместила, сиречь, разметала всё своё горящее добро... то есть дерьмо...
— Дальше идут подробности, описывать которые без содрогания невозможно ( например: Керосина спасла только какая-то старая каска с замечательно переделанной надписью “ТРУП”,— за пару секунд до взрыва он ради выпендрёжа нацепил её на голову
Так что от всего ильинского народа — и от правых, во главе с очухавшимся от взрывной волны Пищером, и от левых — во главе с инспирировавшем это “перемещение народов” Мамонтом — пахнет теперь примерно так, что только договор о вечной дружбе и ненападении, подписанный Мамонтом и Пищером “немес кадаркой”, удерживает их от расправы со мной на месте. А также то, что в этом дыму даже меня, то есть мой налобник, плохо видно.