Последняя картина Сары де Вос

Марти протискивается через толпу к бару, разглядывая по пути музыкантов – пятерых негров в белых костюмах. В старших классах он играл на трубе, и звуки джаза всегда пробуждают в нем жалость к пареньку, которого отец заставил бросить музыку. Трубач наводит раструб инструмента на толпу, похабя полнозвучную ноту, глаз не видно под надвинутой шляпой. Пианист отрывает зад от табурета, врубается в клавиши, ударник напружинен и полускрыт в тени, костяшки пальцев поблескивают над тарелками. Марти наконец пробирается к бару – похожему на баржу деревянному колоссу, словно выловленному со дна Ист-Ривер. Очередь – в три ряда, и Марти машет двадцаткой, чтобы привлечь внимание бармена. Он заказывает себе неразбавленный виски, Гретхен – «Пимс-Кап» с большим количеством льда{9}. Доносит напитки до кабинки, ставит на стол, садится напротив Гретхен. Полумрак сглаживает ее лицо – россыпь веснушек на щеках и носу кажется загаром.

– Я вас не услышу, если не сядете рядом, – говорит она. – Надо мне было выбрать другое место.

Он с улыбкой пересаживается. Наклоняется к ней, чтобы заговорить, но запах ее волос на миг лишает его дара речи. Он сглатывает, прежде чем произнести:

– Я чувствую себя антропологом в джунглях Борнео.

– Ваше здоровье. – Гретхен поднимает стакан. – За Марти де Гроота – партнера.

– За вас. Потому что без вашей помощи я бы этого не добился. Сколько раз вы говорили Клэю, что я на встрече с клиентом, когда он бывал не в духе. Спасибо!

Они чокаются и отпивают по глотку.

– «Пимс» заставляет меня думать, что мне стоило заняться теннисом.

– Как он?

– Замечательный.

– Если я не ошибаюсь, вы живете неподалеку.

– Да. Моя тайная жизнь. Будни в юридической конторе, выходные в Вашингтон-сквер-парке.

– Мне кажется, вам это подходит.

Она улыбается, глядя в стакан, от ее дыхания над кубиками льда поднимается пар. За пятнадцать лет брака Марти ни разу не изменил Рейчел, но за плечами у него целая череда неслучившихся служебных романов и ланчей с девушками, которые носили шерстяные юбки и заколки в волосах. Лишь через много лет он понял, что его привлекают именно флирт и обожание, а не победа как таковая. Однако сейчас Марти ощущает нервозность и неуверенность – знак, что он готов переступить новую границу. И хотя Гретхен всегда была к нему внимательна, остается шанс, что он все неправильно понял. Неверно сложил улики, как на улице, когда пытался угадать жизнь человека по его обуви. Марти еще дважды подходит к бару, каждый раз размахивая двадцаткой как обещанием огромных чаевых. Он чувствует на себе косые взгляды. В кабинке он упирается ладонью в зеленую кожу диванчика и задает Гретхен вопросы. Они говорят о ее семье и детстве, о поездках в Монреаль, о том, как трудно учить иностранные языки. Марти знает несколько голландских фраз, и он выдает их за пьяный средневековый английский. Гретхен смеется. «Лучше вашего русского», – говорит она и отпивает коктейль, звякая льдом о зубы. Марти слушает внимательно, но чувствует тепло от ее ног под столом. Ее бедро – в дюйме от него, и Гретхен, говоря, придвигается чуть ближе.

Марти представляет, как кладет руку ей на колено или на ладонь, но тут его отвлекает начинающаяся рядом ссора. Ударник только что закончил залихватское соло и выдал в финале индейский боевой клич, и теперь что-то происходит в толпе: слышны повышенные голоса, кого-то выталкивают. Атмосфера накаляется. Марти чувствует запах пота, пива и чего-то первобытного. Чувствует драку еще до того, как она началась, – движение молекул перед ударом молнии. Он наклоняется к Гретхен и говорит: «Нам надо уходить. Кажется, тут сейчас будет неспокойно». Берет ее за локоть и тут же отпускает, пока она застегивает сумочку. Когда они выходят из кабинки, толчки переходят в удары, которые они не видят, но слышат сквозь хаос плотно прижатых тел. На лестнице Марти оборачивается. Кого-то бросили на барную стойку, осколки стекла за ним – словно хвост кометы. Марти изумлен, как красиво это выглядит и как оркестр продолжает играть свой четкий синкопированный ритм. И тут же наступает перемена, будто срочная телеграмма со сцены. Трубач отвлекается под конец соло, звук слабеет, словно его внезапно прихватила простуда. Это сигнал: все в панике бросаются наружу.

Ближе к полуночи они стоят на углу. Люди выходят из баров на Макдугал-стрит, парочки держатся за руки и пьяно перешептываются. Несколько музыкантов грузят инструменты в автомобили. Марти покупает два хот-дога, и они с Гретхен едят на ходу – якобы он провожает ее до дома. В ушах по-прежнему гудит после ночного клуба. Они стоят перед ее домом; по каменному фасаду зигзагами взбираются пожарные лестницы.

– Раньше был лифт, теперь только пешком, – говорит Гретхен. – Если вас не пугает подъем, зайдем ко мне, выпьем по рюмочке.

Говоря, она смотрит на свои туфли и непроизвольно передергивает плечами. На Марти накатывает нежность; ему хочется сказать, что он порядочный человек и, что бы ни случилось, будет к ней добр. Вместо этого он говорит:

– Показывай дорогу, мой маленький шерпа.