Последняя картина Сары де Вос

«Зал собраний» оказывается анатомическим театром Гильдии хирургов. Почетное место здесь занимает «Урок анатомии доктора Николаса Тульпа». Сара думает, это неслучайно. Декан хочет отчитать ее у алтаря самого знаменитого из ныне живущих членов Гильдии святого Луки. Рембрандт переехал из Лейдена в Амстердам шесть лет назад и с тех пор пишет преимущественно портреты. Через несколько лет после переезда его приняли в бюргеры города и в гильдию.

Служитель гильдии, Теофилус Тромп, тощий, похожий на птицу гравер в дублете, встречает Сару на верхней площадке каменной лестницы, затем оставляет одну в анатомическом театре и отправляется за деканом. Она садится в конце длинного деревянного стола – быть может, того самого, на котором режут трупы. Под руководством Николаса Тульпа Гильдия хирургов проводит ежегодное вскрытие, на котором за плату могут присутствовать врачи и просто любопытствующие. Делается это зимой, когда холодно и трупы повешенных преступников лучше сохраняются. Тульп – уважаемый человек; говорят, он как городской анатом лично подписывал свидетельства о здоровье первым поселенцам Новых Нидерландов{14}. Он метит в бургомистры и часто пишет в газету о необходимости реформировать аптеки, о чуме и о кровеносной системе человека.

Сара слышала о картине, но никогда ее не видела и сейчас разглядывает с холодным вниманием. Повешенного звали Арис Киндт, Сара помнит, что слышала это имя и что он был грабителем. По удачному совпадению его повесили всего за час до намеченного вскрытия, которое предстояло запечатлеть на групповом портрете. Вроде бы среди невидимых в тени зрителей должен быть Декарт{15}, но Сара думает цинично, что его нет на картине, потому что он не заплатил Рембрандту за свое изображение среди врачей. О чем размышлял философ и математик, сидя на одной из этих деревянных скамей? О том, что тело – всего лишь механическое вместилище души?

Сара примечает, что врачи смотрят в раскрытый анатомический атлас или прямо на зрителя, а тело будто и не особо важно. Несмотря на достоверность изображения – рефлексы на лицах, полупрозрачность глаз, – препарируемая левая рука повешенного непропорциональна велика. Его грудная клетка, застывшая в трупном окоченении, выпирает наружу, в приоткрытом рту прячется тень. Поначалу Саре кажется, что Рембрандт воспевает утонченное искусство врачей, затем в чрезмерно увеличенной руке и чудовищном лице трупа ей чудится протест против надругательства над плотью. Сара ощущает что-то вроде приязни. Не к картине, к художнику.

Возвращается господин Тромп с книгой в кожаном переплете. Йоост Блим, дородный, с плоским, невыразительным лицом, идет в нескольких шагах за Тромпом, сцепив руки на объемистом животе. Он одет не как маляр, а как аристократ – панталоны с лентами, пряжки-розетки на башмаках, короткий кафтан с прорезью для рапиры. Первая мысль Сары – сколько же он получает в год на взятках и штрафах. Он представляется, и они с Тромпом садятся на другом конце стола.

– Спасибо, что согласились меня принять, – говорит Сара.

– Не стоит благодарности, – отвечает Блим. – Приношу извинение, что задержался. Я только что с заседания Сиротской палаты. Пренеприятное дело. Попечители городского сиротского приюта подали бургомистру жалобу, что недополучают своей доли от продаж гильдии. Теперь всех наших членов ждет проверка. Стоит нашему художнику, гончару или граверу задумать новую работу – будь добр, отдай пять процентов какому-нибудь сироте. С нами обращаются так, будто мы лично убили родителей этих голодранцев.

Сару изумляет его жалобный тон, и она говорит сочувственно:

– И я не знала, что они получают долю от продаж.

– Уверяю вас, сударыня, они запустили обе руки к нам в карман. И в довершение всех бед переплетчики пытаются отсоединиться от Гильдии святого Луки. Мы расколоты надвое. Как видите, я ухожу с поста накануне гражданской войны. Нам нужен во главе Гильдии стеклодув! Человек с мощными легкими!

– Ох, – говорит Сара, не зная, что еще можно сказать.

Блиму трудно сидеть прямо на стуле с вертикальной спинкой. Он оттопыривает губы, тщательно подбирая слова.

– В гильдии говорят, до того как все пошло не так, ваши натюрморты были весьма достойны.

– Очень жаль, что все так сложилось, – отвечает Сара.

– Нет надобности притворяться, будто мы не знаем о действиях вашего мужа и о той тени, которую они бросили на вашу семью. Отсюда наша сегодняшняя встреча и обсуждение, имеющее быть засим.

Сара чувствует, как маляр борется со словами, которые сам плохо понимает. Она воображает, как он на собрании гильдии сыплет мудреными «засим» и «каковыми», чтобы произвести впечатление на немногих членов гильдии, обучавшихся в университете.

– Я буду говорить прямо. Живопись – едва ли не самое драгоценное в моей жизни. Я буду признательна, если вы рассмотрите возможность принять меня обратно в гильдию.

Блим смотрит на нее, сузив глаза, затем склоняет голову набок.