Последняя командировка

— Эта пассажирка не в самом Иркутске живет. Ей еще с десяток километров на лошади ехать, — объяснила Валя. И опять, принимая игривый тон, пригласила: — Заглядывайте! С Дусей познакомлю.

Дмитрий Николаевич отнес конфеты девушкам, но расспрашивать о Лизе постеснялся. «Еще бог знает что подумают».

Настроение у него испортилось, и остальная часть пути показалась ему очень длинной. Сам на себя досадуя и удивляясь, он все возвращался к мысли, что Лизы он больше не увидит, и было ощущение потери…

IV

…Я еще в школе надумала стать врачом. По дороге в школу я часто встречала девушку с небольшим чемоданчиком в руках. Из-под ее короткого пальто виднелся белый халат. Она была молодая и строгая. И я хотела стать такой. Эта девушка была наш участковый врач. Прохожие почтительно с ней здоровались, и я думала: «Хочу, чтобы со мной так же здоровались и провожали меня взглядом».

Иногда докторшу останавливали и спрашивали о чем-нибудь. Она отвечала сдержанно, кратко и, кивнув, уходила. Мне казалось, что власть ее над людьми очень велика. Каждое ее слово дорого стоило, и она знала это. Она казалась мне образцом, и я пыталась воспроизвести ее манеру разговаривать, смотреть, ходить так, чтобы не дрогнула ни одна складка юбки. Подруга Люба смотрела на меня с удивлением: «Что это с тобой? Ты рассердилась?»

Потом я поняла, что подражаю только высокомерию этой докторши и держать себя так у меня нет никаких оснований: никто не кланялся мне почтительно, не провожал меня благодарным взглядом.

И только однажды, когда я прошлась так мимо сидящих на бульваре мальчишек, один из них продолжительно засвистел мне вслед; другой сказал с восхищением: «Гордячка», а третий выругался.

Потом я перестала передразнивать докторшу. У меня не получалось. И когда я кончила школу, я в общем-то не знала, чего хочу. Я держала в медицинский просто так, без особого к этому делу интереса. Мне было не до того. В то время все мои мысли были заняты тем, что случилось со мной весной, что сделало меня несчастной, — ужасными переживаниями, связанными с Леней, с тем, что у нас было, и с его отъездом. А тут еще — недобрала очков. Я стала думать о себе плохо: ни в чем не везет. Вдруг так будет всю жизнь? Но самое страшное было впереди…

Леню я впервые увидела в школе на вечере. Объявили, что выступит Леонид Поярков, студент литвуза. И вот он вышел, высокий, светловолосый, посмотрел на нас, улыбнулся и начал читать. Он читал, закинув лицо, глядя в потолок.

Стихи были лирические, очень ясные, как будто он просто рассказывает о себе: как воровал яблоки у лоточниц, крепкие, недозрелые яблоки, как пускал кораблик и загадывал, куда он причалит, загадывал на свою судьбу. И как он маленький во время войны ходил к соседям за огоньком, чтобы растопить таганок. В ладонях он прятал огонек от ветра и так доносил его до дому; этот огонек был его слабенькая детская жизнь. И о том, как он любил разных девушек: гордых и тихих, красивых и жалких; да, любил жалких, беспомощных девушек, которым он так неожиданно для них дарил счастье. Пока он читал, я все о нем узнала. Мне казалось, мы так долго пробыли вместе, и странно было, что он меня вовсе даже и не знает.

Девчонки упросили его остаться на танцы. Как он танцевал!

Потом я увидела его на пляже. Он разговаривал с женщиной, которая держала в руках черепаху. Я лежала неподалеку, в тени большого камня. Женщина сказала:

— Муж нашел ее в горах. Хотим взять с собой, только она ничего не ест. Не знаете, чем их кормят?

— Рюмку водки и пару бифштексов.

— Нет, серьезно…

— А зачем вам она?

— Дочка у меня в детском садике. Туда и сдадим. Пусть ребята играют.

— Бедняга, — сказал Леня, — жила-жила на свободе, под теплым небом у моря на краю…

Женщина засмеялась. Чему? Он говорил грустные вещи.

— Взгляните — она плачет… Черепахи плачут.

— Скажете еще, — женщина продолжала смеяться…

Мне так жалко стало черепаху. Я представила себе ее плачущей. Не знаю — правда ли это, но если даже она не плачет, ей не может быть хорошо в потных руках этой женщины, которая держит ее в таком неудобном положении. Ей не может быть хорошо и в детском садике, где ее будут мучить ребята. Ей никогда не забыть моря, гор, нашего воздуха. Над ней будет деревянный потолок и всюду стены, и за окном — снег.

Я не слушала более, о чем они говорят.

Леня потащил женщину в воду. Она, хохоча, отбивалась. Потом они поплыли. Стали видны только Ленина красная шапочка и ее — голубая.

Я перевернулась на другой бок и вдруг увидела, как черепаха с удивительной для нее быстротой уходила. Она спасалась из плена, она не хотела стать развлечением для детей. Я удивилась, как быстро она шла, и тотчас мелькнула у меня мысль накрыть ее сарафаном, а потом отнести в горы. Я оглянулась — на меня никто не глядел. Я поползла за черепахой, догнала и прикрыла ее сарафаном. Они уже подплывали к берегу. Как бы взять ее незаметно? Она большая. А полотенце? Хорошо, что я его захватила — обычно я не вытираюсь, гораздо приятнее высыхать на ветру.