Последняя, кто умела лгать (СИ)

— Почему он выбрал тебя?

— Я не знаю. Сомневаешься в приказах Тёмного Лорда?

— Нет, — он встал со своего места. — Я сомневаюсь в тебе. А это я забираю.

Так было всегда. Он уходил после того, как посеял зерно сомнения в голове. Только у Северуса были такие исключительные возможности — заставить закопаться в своих мыслях и при этом ничего особенного не сказать. Гермиона проводила взглядом зельевара и флакончик, который тот унёс с собой.

Ночь вступила в свои права, забрала юную Гермиону в плен до самого рассвета: ковыряла старые раны, тревожила пыльные воспоминания и загоняла в отчаяние. Девушка знала, что рассвет излечит всё это — обнулит ночную психотерапию, восстановит былое хладнокровие и трезвость ума. Она продолжает лежать на диване, огонь в камине погас, но сон к ней так и не наведался. Тонкая полоска света под плотными шторами указывает на то, что уже утро. Очередную ночь Гермиона потратила на бессмысленные самокопания, игнорируя дорогу в царство Морфея.

Шкаф открылся, очередное чёрное платье скрыло её бледную кожу. Мантия не согревала, а глаза устало смотрели под ноги, пока Гермиона спускалась на первый этаж. Мысли с рассветом не развеялись, только усугубили состояние. Ненавистные чары красоты скрывали от окружающих синяки под глазами, но не убирали растерянности и неуверенности в речи. За столом трапезной сидели все слизеринцы, завтракая в тишине и даже не смотря друг на друга. Она окинула их всех взглядом и села во главе стола.

— Доброе утро, — тихо поприветствовала их Гермиона.

— Доброе утро, — робко ответила Дафна, не поднимая глаз.

Отказываясь признавать свою головную боль, гриффиндорка посмотрела на блондинку. Та продолжала елозить ложкой по тарелке. Видно было, что она боится посмотреть на Гермиону, скорее всего, сказалась вчерашняя речь.

— Посмотри мне в глаза, милая, — холодно потребовала Пожирательница.

Как только Дафна осмелилась поднять голову, то тут же вскрикнула. Струйка крови полилась из носа прямо в молочную кашу. Гермиона продолжала сверлить её глазами, рыская в сознании девушки. Всё настолько примитивно, что аж тошно. В голове старшей Гринграсс были только эмоции и слащавые воспоминания. Все, что смогло заинтересовать — это разговор с Малфоем-младшим.

— Драко, — Гринграсс мечется по комнате, — она просто без тормозов. Неужели ты не видишь, ей абсолютно всё равно. А что, если она решит выбрать мою мать?

— Успокойся, Дафна. Я думаю, что это был дешёвый фарс. Ты думаешь, что Тёмный Лорд позволит этой грязнокровке убить представителя чистокровной семьи? Это же до абсурда смешно.

— Я не знаю, Драко, — блондинка рухнула на кровать. — Я почему-то не сомневаюсь в искренности её слов. Она не выглядела так, будто бы брала нас на слабо. Грейнджер не фальшивила.

Гермиона покинула её сознание, крик тут же затих. Конечно, она могла сделать это более аккуратно, не доводить до визгов и пролитой крови, но так же было не интересно. Зачем показывать, что боль может быть сносной или даже не ощутимой? Лорд вряд ли будет церемониться с ними, если вдруг захочет узнать, что творится в их головах.

— Я не фальшивила, Малфой. Можешь бесконечно сомневаться в моих словах, но не говори потом на могиле своей матери, что я не предупреждала.

— Заткнись! — зашипел Малфой. — Ты не имеешь права даже упоминать её имя, поганая грязнокровка.

— Ой, — Гермиона в два шага подскочила к спине Драко, — а то что? Ещё раз назовёшь меня грязнокровкой? Или, может быть, решишь меня проклясть, пока я стою к тебе спиной? Что ты сделаешь, Драко?

— Я выпотрошу твои кишки, мерзкая тварь, — он отшвырнул от себя тарелку. — И я не дам тебе сдохнуть, пока ты не увидишь все свои органы. Ты захлебнёшься собственной кровью, Грейнджер.

— Как скупа твоя фантазия. Давай же, придумай что-то ещё. Может, ты расчленишь меня? Или скормишь мой труп голодным псам? Всё в твоих руках.

— Поверь, я придумаю, что с тобой сделать.

— Расскажи мне, Драко, — на ухо прошептала Гермиона, — Расскажи мне, что ты сделаешь со мной.

— Сука, — он подорвался с места и ухватил её за волосы. — Как же ты меня раздражаешь. Меня бесит одно твоё присутствие, один факт того, что я вынужден тебя слушать и находиться с тобой в одном доме.

— Мне больно, идиот!

— Неужели? Я думал, что ты у нас нихера не боишься, что тебе больно не бывает.

— Знаешь, ты прав, — очень тихо произнесла Гермиона. — Депульсо!

Блондин тут же отлетел с грохотом в сторону, снося на своём пути стулья. Гермиона поправила волосы и театрально отряхнула платье.

— Не позволяйте кому-то убедить вас в том, что ему больно. Если человек продолжает дышать, значит ему можно причинить боль сильнее.