Последняя любовь Екатерины Великой

– Мы верно ли едем, господин полковник?

– Едем мы верно, да только я не полковник, позвольте заметить, сударыня.

– Ах, это неважно! Я никогда не разбиралась в воинских званиях! – При таком замечании Перекусихина не удержалась, чтобы не улыбнуться, уж кто-кто, а Протасова все знала наизусть. – А скоро ли мы будем в Царском?

Нелепый вопрос для тех, кто выезжал в Царское Село каждый год и знал дорогу на память. Но он был задан, и Зубов поспешил ответить:

– Довольно скоро. Надеюсь, вас не утомила дорога?

– Нет, нисколько, особенно если вы будете ехать рядом и нас развлекать. Верно, Ваше Величество?

Екатерине поневоле тоже пришлось высунуться хоть чуть из-за занавески, за которой она пряталась, и встретиться глазами с ротмистром. Она не стала прикидываться, что не знает воинских различий или дороги, усмехнулась:

– Господин ротмистр, надеюсь, простит Анну Николаевну, ей просто скучно ехать молча, а наше общество уже надоело.

Красивые глаза молодца говорили, что он готов простить что угодно, даже если бы ради развлечения дам его вздернули на дыбе. Откровенно восхищенный взгляд Зубова несколько смутил Екатерину. А Протасова уже затрещала:

– Я готова искупить свою вину. Ваше Величество, позвольте мне пригласить – как вы сказали, ротмистра? – на обед. Сегодня же.

Кажется, молодой человек страшно смутился. Это смущение очень понравилось государыне, а еще больше то, что он так и не сводил почти влюбленного взгляда с нее самой. Неужели Аннет права и мальчик без ума от стареющей императрицы? Верилось с трудом. Но легче всего обмануть того, кто желает быть обманутым. Екатерина очень этого желала, потому уже через четверть часа такой беседы была уверена, что у Зубова сверхчувствительная душа и она задела у этой души струны.

Ротмистр был приглашен на обед.

«БОЛЬНОЙ ЗУБ»

Занятый исключительно своими мыслями и переживаниями, Мамонов проглядел самое важное для себя – у Екатерины появился новый фаворит. Вернее, официальным фаворитом еще не стал, но весьма крупными шагами к тому продвигался. Будь Александр Матвеевич чуть поумней или выдержанней, он просто немного подождал, был бы отставлен по-хорошему, облагодетельствован и смог бы делать то, что заблагорассудится. Но нервы бедолаги оказались настолько взвинчены постоянными напоминаниями Дарьи о необходимости избавиться от опеки любой ценой, что он сорвался.

Во время одного из нелицеприятных объяснений с государыней, ставших уже почти привычными, он принялся просить совета, как ему дальше жить, мол, невыносимо само придворное общество, бежать хочется куда глаза глядят. И тут снова сказались его постоянные раздумья над своими делами и невнимание к чужим. Мамонов даже не заметил, что Екатерина, обычно начинавшая плакать при несправедливых обвинениях в холодности и отчужденности, на сей раз не просто промолчала, а смотрела как-то слишком внимательно.

А она действительно вдруг увидела своего возлюбленного совсем другими глазами. Дерганый молодой человек, добивающийся непонятно чего. Хочет уйти? Кто же не дает? О нем болтали, что с Дашей Щербатовой амуры крутит, пусть уж уходил бы… Теперь он генерал-адъютант, граф Римской империи, всем обласкан, получил всего вдоволь, можно императрице в глаза не заглядывать. Хотя мог бы и благодарней быть. Но не благодарности за подарки или звания ждала, а простой человеческой благодарности за сердечное участие, за близость, за помощь…

Не дождалась.

Чуть устало вздохнула:

– Меня не слушаешь. А про отставку подумаю, как тебе почетной сделать.

И снова даже спасибо не сказал, хотя понимал, что это значит – новые милости и должности. Принял так, словно она обязана осыпать подарками, званиями, наградами. Она должна… она все ему должна… а он? Он должен только милостиво принимать эти подарки.

Махнула рукой, стараясь сдержать комок, подкативший к горлу. Когда поспешно ушел, обрадованный (это было очень заметно), все же разрыдалась и плакала долго-долго. Но на сей раз Перекусихина утешать не стала. Мария Саввишна понимала, что это те самые слезы, которые в себе держать нельзя, нужно выплакать, потому что они означают освобождение. Зато Захар уже стоял, держа наготове лед для прикладывания к лицу.

Лед пригодился, для Екатерины это лучшее средство для приведения себя в порядок. Хотя красноту с лица убрать не удалось, она несколько взбодрилась, но вздохнула:

– Это не все. Я кое-что напишу, Захарушка, отнесешь Александру Матвеевичу.

Бедный камердинер не сдержался:

– Да полно тебе, матушка, довольно уж с этим аспидом возиться! Не ценит он твоих щедрот-то!

На лице государыни появилось слабое подобие улыбки:

– Я ему отставку предлагаю, почетную.

Зато лица камердинера и верной камер-юнгферы расцвели:

– Да неужто, матушка?!