Через час Эмма была у Марии-Каролины. Снова отказ, снова борьба. Снова, наконец, победа.
Вечером коменданту гавани был отправлен новый указ…
Через два дня пришел ответ, полный новой надежды.
На следующий день Гара стал грозить отъездом. Казалось, война неизбежна.
Актон, трепеща, обещал расследовать дело и наказать виновных. И чтобы доказать добрую волю Неаполя, он согласился на требование Франции и возобновил судебное разбирательство по процессу о государственной измене. Из двух тысяч восьмисот обвиняемых, которые уже четыре года без приговора томились в тюрьмах, по делу большинства были проведены быстрые процессы, в результате которых подсудимые были оправданы и лишь немногие — приговорены к легким наказаниям. Но Ванни был уволен с должности. Преследуемый всеобщей ненавистью, он бежал из Неаполя и затерялся в одиночестве в какой-то далекой глуши.
Несмотря на все это, Гара не оставлял занятую им позицию угрозы. Мол, оправдание невинных — это не более чем долг правительства по отношению к самому себе. Удовлетворение может дать Франции только наказание виновных в двукратном нарушении нейтралитета. И открыто нападая на своего прямого противника, он требовал отозвания сэра Уильяма.
Спасение могла принести лишь победа Нельсона. Но эта победа…
Двадцать пятого июля Нельсон отплыл из Сиракуз. Теперь уже был в разгаре август, а от него — никаких известий… Весь мир ждал с лихорадочным нетерпением. Враги Нельсона ликовали. Распространяли самые дурные слухи о его загадочных блужданиях по морям. Одни называли его человеком неспособным, потерпевшим крах при первой же самостоятельной экспедиции, другие — тайным предателем, купленным на французские деньги.
Одна лишь Эмма во всеуслышанье защищала его. Разве счастье моряка больше, чем счастье любого другого солдата, не зависело от случая, каприза судьбы? Нельсона мог угнать от его цели неблагоприятный ветер, темная ночь могла без его ведома привести его к врагу; буря могла парализовать его боевую мощь. К тому же еще у Нельсона не было фрегатов…
Ее вера в него была неколебима, но страхи и опасения терзали ее. В висках, глазницах появилась сверлящая боль. В затылке у шеи кололо как острыми иголками. Порой кровь приливала к голове и начиналось такое головокружение, что Эмма вынуждена была спешно садиться, чтобы не упасть.
Сэр Уильям, озабоченный ее нездоровьем, пригласил доктора Чирилло. Тот осмотрел ее, покачал головой, повторил, что предостерегает ее от дальнейшего общения с королевой. Уже весь двор заражен ее далеко зашедшей истерией. Эмма противостояла ей дольше других, но теперь и она начинает чувствовать на себе тлетворное влияние этой болезни.
Эмма недоверчиво улыбнулась. Приписала его ожесточенные тирады против Марии-Каролины гневу и отвращению к королеве, старавшейся подавить в своем народе духовное начало, пославшей на эшафот несовершеннолетних мальчиков. Во всяком случае, в своем суждении о состоянии Эммы он ошибался. Ведь она уже страдала от таких приступов задолго до того, как встретилась с Марией-Каролиной. Но она не могла рассказать ему об этом. Как ни хотелось ей услышать мнение опытного врача и узнать истину о своей болезни, было опасно позволить заглянуть в ее темную, исполненную страданий жизнь той поры.