Последняя любовь лорда Нельсона

Поэтому Эмме не удалось поговорить с Джошуа. И когда он, следуя приглашению сэра Уильяма, стал приходить часто, а потом чуть ли не ежедневно, он, казалось, нарочно старался избегать ее. Он был изысканно вежлив, в обществе никогда не нарушал приличий и даже присоединялся к похвалам, которые воздавали ее красоте и художественным талантам его товарищи. Причем достаточно громко, чтобы его голос мог достичь ушей Эммы. Но она была не в силах избавиться от неприятного ощущения. Часто, разговаривая с Нельсоном, она ловила на себе взгляд Джошуа. Как будто он издали хотел прочесть по ее губам то, что она говорила. Когда она смотрела на него, он отводил глаза как ни в чем не бывало.

Следил он за ней, что ли? Как Том следил за ней? Она улыбалась этому. Пусть Том передал ему все измышления Гревилла. Нельсон знал правду. Нельсон оправдал ее. Не все ли ей равно, что думают о ней другие!

* * *

Двадцать девятое сентября. Сороковой день рождения Нельсона… Вся Европа чествовала героя. Король Георг III возвел его в достоинство пэра Англии, даровав ему титул «Барон Нельсон Нильский из Барнэм-Торпа». О его славных подвигах говорилось в тронной речи, обращенной к парламенту, обе палаты проголосовали за ежегодную пенсию в две тысячи фунтов ему и двум ближайшим наследникам его нового титула.

Освобожденный от гнетущих забот о своей египетской провинции, турецкий султан прислал ему соболью шубу, плюмаж из драгоценных камней для украшения адмиральской шляпы и сумку с десятью тысячами цехинов[18] для раненых; мать-султанша присовокупила к этому золотую шкатулку, усыпанную драгоценными камнями. Русский император Павел I и король Сардинии прислали свои портреты в золотых, украшенных бриллиантами ларцах. Город Лондон преподнес ему золотой меч. Ост-индская компания — десять тысяч фунтов.

Капитаны флота наперебой оказывали ему почести — иногда, правда, их «находки» были достаточно грубыми, совершенно в моряцком духе. Капитан корабля «Свифтшир» Халлоуэлл, например, велел смастерить для него гроб из грот-мачты «Ориента», чтобы когда-нибудь героя похоронили в одном из его трофеев…

Неаполь превзошел себя в изъявлении восторгов. Толпы поздравителей стекались в виллу сэра Уильяма на Позилиппе, в центр торжеств. Высокая колонна, украшенная рострами, которую Эмма велела соорудить в память о победе, покрылась именами гостей. Восемьдесят были приглашены к обеду, восемьдесят — к ужину, и тысяча семьсот сорок гостей — на ночной бал.

Море света заливало обширные залы дома и зеленые аллеи парка. Красавицы в шуршащих шелковых платьях, статные мужчины в покрытых золотым шитьем мундирах двигались взад и вперед — живая река блеска и роскоши, текущая в русле славы под пьянящую бессмертную музыку Паизиелло и Чимарозы.

И надо всем этим — одно имя…

Оно было у всех на устах, глядело со всех ковров, приветствовало вас с каждого флага. Его инициалы были вышиты на ливреях слуг, на дамасте скатертей и салфеток, выгравированы на серебре приборов, горели золотом на хрустале бокалов.

Нельсон, всюду Нельсон.

Как имя, так и человек. Он возвышался надо всеми, невозможно было не отличить его от остальных. Его стройная фигура, изящные контуры его головы, его одухотворенное лицо высоко вознесли его над толпой посредственностей. И то, что он недавно назвал жалкими развалинами разбитого корабля, стало теперь знаком его величия. Не было здесь ни одного мужчины, который не смотрел бы благоговейно на пустой рукав его мундира, на шрамы на его лбу, и ни одной женщины, которая не ловила бы его взгляд.

Сколько ран, столько и побед.

Но для него среди всей этой цветущей красоты живой, казалось, была только одна женщина.

За столом, во время прогулок по залам и аллеям, и тогда, когда произносились торжественные речи, она всегда должна была быть рядом с ним, ему необходимо было чувствовать ее кисть у своего локтя. Он улыбался, когда улыбалась она, пил, когда пила она, ел, когда она ела. Громко, во всеуслышанье выражал он одобрение, когда она, уступая настойчивым просьбам гостей, показала на маленькой сцене виллы некоторые из ее «живых картин», изобразив помпейскую танцовщицу, музу танцев, влюбленную мечтательницу; восхищенно хвалил благородную прелесть ее линий, грацию движений, открыл с ней бал, танцевал только с ней. Ее имя не сходило с его губ.

Может быть, он только сейчас осознал свою славу? И хотел воздать ей свою благодарность за помощь, гораздо большую, чем она того заслужила? Обычно такой серьезный, почти робкий, он вдруг явился ей совсем в другом свете. Теперь он был словно необузданный, смеющийся мальчик, впервые отведавший огнетворного сладкого вина.

Она читала зависть на чужих лицах, слышала тайное шушуканье. Видела испытующий взгляд сэра Уильяма, серьезную настороженность Джошуа. Гордо подняв голову, она смеялась над несвободой мелких душ, расправляла плечи в гордом сознании своей красоты, своей силы. Разве не рождена она для любви? Только для этого и вознесла ее из тьмы на свет судьба. Для того, чтобы она любила Нельсона. Она, некогда простая служанка, — героя…