Последняя лошадь

Ночь ещё не наступила, до неё было часа четыре, но осенняя тьма сгустилась, и было ощущение, что дня, как такого, на этом свете нет вообще. Всё сместилось, перепуталось. Реальность исчезла, испарилась. Пашка даже не мог вспомнить, приходил сегодня Захарыч или нет?..

Он в тысячный раз за сутки вынырнул из тупого оцепенения, которое с натяжкой можно было назвать сном. Уличный жёлтый фонарь отбрасывал тени на стенах и потолке, рождая Химер. Воспалёнными глазами он блуждал по окружавшим его предметам, словно проверяя – явь ли это? Влажное одеяло и складки на смятой простыне невыносимо жгли тело, но шевелиться не было сил и желания.

От запаха овчины подташнивало. Тулуп прижимал всей своей массой, сдавливая лёгкие. Пашка сбросил его на пол рядом с кроватью. Он не ведал, какое сегодня число, день недели. Пашка заметно похудел, ослаб. Его сознание летало где-то в больных сонных грёзах. Всё это время он не ел, только пил воду из трёхлитровой банки, которую Захарыч постоянно подливал. Остатки воды сегодня едва прикрывали дно.

Через неделю мутного забвения Пашка вдруг обрадовался наступившему дню, взошедшему солнцу. Внутренний свет озарил душу. Беспричинно стало как-то радостно и легко. Затянувшаяся болезнь породила в теле усталость и странную невесомость. Хворь вдруг резко прошла, словно кто-то отмолил, и там, наверху, разрешили дальше жить…

Дверь отворилась, и Нателла тихой сапой просочилась в комнату Пашки Жарких. От неё пахло теми же духами, что и от Валентины. Она нацепила её подарок, их любимые серьги с «блэк стар». Пашка затрепетал…

…Он рычал, всхлипывал, из его горла вырывались бессвязные междометия. Это был вопль накопившейся боли, отчаяния и горя!..

Переспал он с ней грубо, по-животному, словно мстя всем женщинам сразу за обиды, нанесённые Валентиной! Близость была короткой и какой-то яростной. После этого к Пашке пришло опустошение и отвращение. Захотелось помыться. Он резко отвернулся, поджал под себя ноги и замер. Нателла медленно встала с постели, заправила халат, поправила сбившиеся волосы. Её пошатывало. Она оглядела комнату, словно видела всё впервые. Весь её взгляд выражал недоумённый вопрос: «Что это было?..»

– Ты, Пашка, не Жара, ты – стужа лютая! Всё не можешь забыть свою Валентину? Что тебе нужно? Чего у меня нет такого, что есть у твоей «Королевы воздуха»? Я же люблю тебя, дурак ты этакий! С училища люблю!..

– А что у меня такое есть, чего нет у Игоря?

– Значит, что-то есть…

– Вот ты сама и ответила на свой вопрос…

Пашка встал, подошёл к Серебровской и взглянул ей в лицо.

– Прости, светлячок! Ты роскошная женщина, о которой можно только мечтать. Но ничего у нас не получится. Прости. Сердцу не прикажешь…

Она поднялась на цыпочки, кротко поцеловала стоящего холодным истуканом Пашку, с нежностью провела ладонью по его бледному лицу, вгляделась, словно стараясь навсегда запомнить, и тихо исчезла за дверью так же, как и появилась.

Через несколько дней из Главка пришла разнарядка. Номер Серебровской прервал гастроли и уехал в другой город…

Глава двадцать пятая

Время прошлось колесом по периметру манежа, сделало традиционный цирковой комплимент, улыбнулось аплодисментам и исчезло в проёме кулис…

Наконец-то пути-дороги молодого жонглёра и его первого наставника Захарыча сошлись на одном из оживлённых цирковых перекрёстков, и они стали ездить вместе. Жизнь обрела стабильность и перспективы…

Цирковая жизнь – Великий акробат-эксцентрик! Это знают все, кто с ней был по-настоящему знаком. Её пируэты не предсказуемы, гримасы и подмигивания ни о чём не говорят, а когда тебе «делают нос» – это ровным счётом ничего не значит. Возможно, тебя просто хотят рассмешить или заставить плакать.

У жизни своё Представление, которое не имеет антрактов и никогда не заканчивается…

…Пашка метался в гостиничном номере и негодовал! Он сейчас задыхался в этих обжитых за месяц гастролей стенах! Они его плющили, ломали, царапали. Наконец он не выдержал и бросился на улицу. Недовольная дежурная на выходе заворчала:

– Куда на ночь глядя! После двенадцати не пущу, и не стучи!..

Пашка в сердцах хлопнул дверью и нырнул в уснувшую заводь старинного провинциального города.

Тёплый встречный ветер ласкал лицо и волосы, словно пытался успокоить. На чёрном бархате неба ничейными бриллиантами рассыпались улыбающиеся звёзды. Сонное безмятежье сладким сиропом разлилось по улицам и кривоколенным переулкам древнего посада. На крутом земляном валу привидениями высились сторожевые башни кремля. Над его крепостной стеной ворогом крался нарождающийся месяц в виде изогнутого басурманского клинка.

Три сегодняшних представления вымотали. Тело просило покоя, а разум забвения. Но обида разрывала грудь, и ноги сами несли куда глаза глядят, сжигая последние силы.