Последняя лошадь

Ни свет, ни заря гоняли номер с собаками, потом два номера с лошадьми, один из которых должен был вскоре уехать в дальние страны. Позже на два часа, по-царски, манеж занимал премьер программы Монастырский со своими медведями. После полудня, каждый в своё время, приходили репетировать групповые акробаты-прыгуны, канатоходцы Айна и Адам Виситаевы, Пашка и другие парные и сольные номера. Многие репетировали вместе, не мешая друг другу. Атмосфера была дружная, по-цирковому семейная, наполненная каким-то неуловимым мажором…

Вагончик Пашки расположился рядом с конюшней. Он был старый, видавший виды, но чистый внутри и ярко выкрашенный снаружи. Из города в город эти вагончики, где переодевались, гримировались, а иногда и жили цирковые артисты, перевозили на железнодорожных платформах. От вокзала их доставляли тягачами, цепляя паровозиком по несколько штук. Вся эта кавалькада, расписанная масками клоунов и зазывным словом «Цирк», всенепременно привлекала внимание зевак того места, куда они приезжали, обещая им незабываемое зрелище и ещё что-то такое, от чего будет невольно биться сердце и захватывать дух!..

Пашка распаковался. На пол он бросил надувной матрац, на котором было удобно отдыхать между представлениями, вытягивая позвонки натруженной спины. Выглаженные костюмы красовались на вешалках в шкафу. Рядом, на почётном месте, жонглёрские кольца. Гримировальный столик привычно расположил на себе скатерть, коробку с гримом, вазелин, пудру, губную помаду, вату, бинты, лигнин, одеколон и прочие прибамбасы, необходимые для того, чтобы выглядеть на манеже «на все сто». Тут же стояли фотографии Захарыча и Пашкиного кумира – Великого жонглёра Александра Кисс. Была и ещё одна. Но сегодня эта рамка пустовала. Там некогда царствовала фотография Валентины. Теперь же – чёрная пустота. Как дыра в сердце…

Как-то Пашка со Светой, завозившись на конюшне допоздна, решили переночевать в его вагончике. Утром Захарыч, поглядывая на их счастливые лица, прятал свои глубокие морщины по бокам рта в улыбку. Он улучил минуту, подошёл к Пашке и сказал:

– Вот бы тебе какую жену! Эта девушка для жизни, Паша, не для баловства – пожонглировал и бросил. Смотри, обидишь!.. – Захарыч не знал, как закончить свою угрозу. Пашку он безумно любил, неосознанно ревновал и переживал за него, поэтому какие-то грозные слова ему на ум не приходили.

Он подирижировал рукой, пытаясь выразить всё, что хотел сказать и неожиданно закончил:

– Обижусь!.. Такое или приходит раз в жизни или уходит навсегда – запомни, сынок! Я-то уж знаю, повидал…

Глава сорок девятая

Администрация передвижки сняла квартиру Светлане в десяти минутах ходьбы от площадки, где расположился цирк. Это был старый трёхэтажный дом из красного кирпича. Квартира была однокомнатная, но просторная и светлая. Окна её выходили в сторону парка, где стоял шапито. Мебель была старой, с довоенным буфетом и таким же шкафом – видимо, хозяевам они были дороги, как память. Полы были деревянными, крашенными, с двумя «музыкальными» от времени половицами. На кухне стояла чугунная ванна с побитой и проржавевшей эмалью. Чтобы пошла горячая вода, нужно было зажечь АГВ. Минимальный комфорт был, остальное Светлана наполнила собой… Пашка принёс буханку чёрного хлеба, сдобную булочку и мороженое крем-брюле для Светы. Та по-детски широко улыбнулась.

– Ух, ты-ы! Крем-брюле! Моё любимое! – она радостно и нежно чмокнула Пашку. – А вот сдобу мне нельзя, потолстею, и ты меня бросишь! Переодевайся, будем ужинать, у меня всё готово!

Пашка с аппетитом ел любимый фасолевый суп, нахваливал и улыбался. Потом, доев, вдруг как-то неожиданно сник. Парень задумался, уставившись в кружку с душистым чаем. Запах мяты напомнил ему ленинградскую квартиру матери Валентины и их ритуальные посиделки за травяными чаями. Сейчас знакомый запах резанул сердце воскресшими образами и тягучей тоской. Он никогда не рассказывал Свете о своей прошлой жизни. Она не спрашивала, чтобы не травмировать. Пашка неожиданно для себя заговорил.

– Знаешь, я два года был женат. Хм… – он повёл плечом в раздумье. – Два года… Только паспорт испачкал. Я никогда не чувствовал себя мужем. Да и мужчиной, наверное, тоже. Так уж случилось. Я был каким-то приложением к династии. За меня всё решалось, кто-то был всегда впереди: или Валя, или её мама, или отец. У нас всё было… и ничего не было. Да, чувства были. Сумасшедшие! Которые, кроме боли, ничего не дали. Сердце сгорело. Один пепел… Последний год – постоянное ощущение пустоты, однообразия и тоски. Это как жонглировать, прижавшись спиной к стене, чтобы в репетиции оттачивать технику и чувствовать правильный полёт предметов. Опора есть, руки работают по школе, всё правильно, но жутко неудобно. Ты это делаешь, для того чтобы на манеже выглядело красиво и легко. В семейной жизни я жонглировал, прижатый к стене. Без манежа…

Пашка улыбнулся и притянул к себе Свету, посадив на колени.

– Всё это время я, оказывается, репетировал. Ты – мой дебют! Ты – моя премьера! Ты – мой настоящий выход на манеж. И – триумф!..