Последняя лошадь

Старик плёл свой очередной шедевр – арапник, спрос на которые среди цирковых был велик. Пахло кожей, дымом самосада и какой-то вековой тайной, которую всегда скрывает цирк, даже от своих. Тем приходится тут прожить жизнь, чтобы хоть что-то понять…

Стрельцов внимательно посмотрел глазами синими и глубокими, как бездонное небо, повременил с ответом, потом, не прекращая работы, медленно стал говорить.

– Ты обратил внимание, как рождаются люди и многие животные? Они появляются мокрые, некрасивые, беспомощные, причиняя боль тем, кто рождает новую жизнь. Лишь со временем обретают красоту, вид, смысл. Смерть тоже никогда и никого не красила – сплошное уродство! С души воротит! В самом начале жизни и в её конце нет красоты. Есть только таинственный смысл, неведомый человеку. Красота появляется потом, когда мать обнимает ребёнка, мужчина женщину, когда появляется великая сила – Любовь!

Захарыч сделал паузу. Он явно что-то обдумывал. Наконец продолжил.

– Вот мы тут все скопом живём. Собачимся, дружим-любим, расходимся-сходимся. Пока все вместе – не задумываемся, нам не страшно. Но в этот мир мы приходим по-одному. По-одному нам придётся и познавать, что там! – Захарыч заскорузлым пальцем показал на потолок. – Понимаешь, по-одному! – последнее слово старик отчеканил по слогам. – Не позовёшь в помощники ни друзей, ни врагов. Один на один с Неизвестностью…

– А вдруг Там ничего нет? – Пашка зябко поёжился.

– Может, и ничего. Но мне кажется, тогда и в самой жизни нет смысла, если Там ничего нет. В рождении и в смерти есть какая-то великая тайна, сокрытая от человека. Если вдуматься и всё соразмерить, – единственная сила, которая дарит надежду и радость – это любовь! Имея её – ничего не страшно! В Евангелии об этом много говорится.

– Ты читал Евангелие? – Пашка удивлённо поднял глаза на своего бывшего наставника.

– Конечно! Не один раз. Там много правды! – Захарыч отложил плетение, привстал со своего походного сундука-кровати, откинул его крышку, порылся внутри и достал потрёпанную книжицу с едва различимым затёртым крестом на обложке. Немного стесняясь, быстро перекрестился и подал книгу Пашке.

– Один поп подарил по случаю. Почитай для ознакомления.

Пашка сделал протестующее движение рукой.

– Да ты бери, бери! – Захарыч настойчиво протягивал Евангелие. – Интересно же! Ты потихоньку читай, когда нет никого, да в каждое слово вдумывайся – столько для себя откроешь! – Захарыч для конспирации завернул Евангелие в старую газету. Мелькнуло название «Правда». Пашка улыбнулся невольному каламбуру. Старик это заметил, не сразу сообразил, но тут же вместе с Пашкой громко рассмеялся…

Глава пятьдесят девятая

Венька, проезжая мимо своего таксопарка. сообщил Пашке:

– Надо Михалычу пригласительные билеты в цирк отдать. Заскочим на минуту! – Грошев крутанул руль, и они подъехали к воротам автопредприятия, где тот работал. Машину оставили тут же, чтобы не крутиться.

Венька шёл размашисто, то и дело пожимая руки и отвечая на приветствия. Пашка отметил светлые, улыбающиеся лица людей, встречавшихся по пути – его друга тут явно уважали и были ему рады. Вдруг Грошев потемнел лицом.

– Здорово, Чирик! – молодой невысокого роста плотный парень, вытирая ветошью руки, как-то подобострастно, но с сокрытым вызовом раскланялся с Венькой. – Давненько не виделись, не заболел?

– За «Чирика» сейчас нос сломаю! – Грошев угрожающе двинулся к здоровавшемуся.

– Чего ты сразу! Ну, Червонец – Чирик, какая разница – красивое погоняло, на десять рублей похоже.

– Погоняло у тебя под нарами будет, в «петушатнике», а у меня прозвище – запомни, Крысов! Ещё раз – и ты без челюсти! Я предупредил. – Венька цыкнул слюной сквозь передние зубы, сверкнул фиксой и шагнул назад к Пашке.

– Я – Мышкин. Мышкины мы! – с наивностью в голосе отозвался провинившийся и попробовал улыбнуться.

– Ну и валите вы, Мышкины, на … – Венька не моргнув глазом, грубо и подчёркнуто откровенно послал куда подальше коллегу по автохозяйству. – Ещё раз, сучара, скрысятничаешь, выхлопную трубу вставлю в ж…, опущу по полной программе, как на зоне. Пошёл на… говорю! Бего-ом! – рявкнул Венька так, что Пашка аж вздрогнул. Он первый раз слышал его, говорившего в таком тоне. Обычно Венька обходился без крепких выражений.

Когда Мышкин ретировался, Пашка посмотрел на своего товарища.