Последняя милость

Клара смотрела в окно, находившееся в конце длинного ряда деревянных полок, заставленных книгами. Мирна совершенно точно знала, что она там видела. Она сама бесчисленное количество раз сидела в этом самом кресле, смотрела в это самое окно и мечтала. Ее мечты были простыми и незатейливыми. Подобно Абу Бен Адхему из стихотворения Ли Ханта[19] она всегда мечтала о мире и покое. И именно их она обрела здесь, в затерянной на просторах округа Истерн Тауншипс безвестной деревушке. Десятки лет она встречалась с неизлечимыми пациентами, десятки лет наблюдала в окно, как эти заблудшие души бредут по направлению к выходу на улицу, которой предстояло стать их новым домом. И теперь Мирна испытывала настоятельную потребность в совсем другом виде из окна.

Она знала, что именно видит Клара. Она видит деревенскую площадь, обычно зеленую, но сейчас покрытую почти полуметровым слоем снега, с неправильной формы катком, несколькими снежными бабами и тремя огромными соснами в дальнем конце, на которых по вечерам вспыхивали красные, зеленые и голубые огоньки рождественских гирлянд. Верхушку самой высокой из сосен украшала сверкающая звезда, свет которой был виден за несколько километров.

Клара видела перед собой живое воплощение покоя.

Мирна встала, подошла к дровяной печке в центре магазина, сняла с нее горячий чайник и налила себе еще одну чашку чая. Подумала, не достать ли кастрюльку, чтобы подогреть немного молока для горячего шоколада, но решила, что для этого пока рановато.

По обе стороны от печки стояли кресла-качалки, а напротив — диван, который Питер откопал на одной из свалок Уильямсбурга. Стоящую в углу рождественскую елку они вдвоем с Билли Уильямсом притащили прямо из лесу, и теперь магазин наполнился характерным хвойным ароматом. Елка уже была украшена, а под ней высилась гора упакованных в яркую оберточную бумагу подарков. На столике рядом с печкой стоял поднос с домашним печеньем, и кроме этого повсюду были расставлены вазочки со сладостями.

— И откуда, по-твоему, она знает твое искусство? — задала Мирна вопрос, который вертелся у нее на языке.

— А ты как думаешь? — Кларе действительно было интересно услышать мнение подруги по этому поводу. Мнение ее самой им обеим было прекрасно известно.

Взяв одну из книг, Мирна ненадолго задумалось. Ей всегда лучше думалось с книжкой в руках. Но на этот раз ответ не приходил.

— Я не знаю.

— Ты уверена? — многозначительно улыбнулась Клара.

— И ты тоже не знаешь, — сказала Мирна. — Тебе хочется верить, что это был Бог. Как профессионал могу тебе сказать, что люди попадали в дурдом и за меньшее.

— Но ненадолго. — Клара пристально посмотрела на подругу. — А во что бы верила ты на моем месте? В то, что Сиси права и твои работы дрянь, или в то, что нищенка на самом деле Бог и твои работы замечательные?

— Я бы прежде всего перестала слишком прислушиваться к мнению окружающих и попыталась составить свое собственное.

— Я уже пыталась, — рассмеялась Клара. — В два часа дня мои работы просто гениальны, но к двум часам ночи они становятся полным дерьмом. — Она наклонилась вперед, почти касаясь рук Мирны, заглянула в теплые глаза подруги и очень спокойно и отчетливо произнесла: — Я верю, что встретила Бога.

Мирна улыбнулась, но ее улыбка не была скептической. Подобно Сократу Мирна знала лишь то, что она ничего не знает.

— Это книга Руфи? — Клара взяла с полки экземпляр «Я — ЧУДО». — Можно купить?

— Но ты же уже купила одну вчера. Так же как и я. Руфь даже подписала их нам. Ты знаешь, мне кажется, я видела, как она подписывала и сборники Одена[20] тоже.

— Я свою где-то потеряла. Куплю эту, а если Руфь подпишет для меня сборник Энтони Хекта[21], то и его тоже.

Она наугад открыла книгу и прочитала:

Грустят все дети — это как годится,
Но грусть унять все ж можно научиться,
Подумай о благом и, коль случится,
Купи зверушку, вещь — чтоб нарядиться,
И потанцуй, чтобы забыться.

— Как Руфи это удается? А на первый взгляд — обычная старая пьяница.

— Твой Бог на первый взгляд тоже производил не слишком приятное впечатление, — заметила Мирна.

— Послушай:

Забыла ты?
Грусть тенью за тобой
Ходила, что бы ни произошло,
Лужайка и пикник на ней в тот день,
И ты, румяная от солнца, заходишь в дом,
И скулы от излишка сладостей свело,
И платье новое, украшенное бантом,
Мороженым испачкано, испорчено пятном,
Закрывшись в ванной, ты себе сказала:
Никто меня не любит — это зло.