Должен был Николай спросить Пушкина и о работе над «Историей Петра» и выслушать очередное его оправдание. Но скорее всего не спросил, тем самым давая понять, что окончательно разочаровался в своем подданном. В любом случае – как бы ни повел себя царь – эта встреча ставила Пушкина в самое двусмысленное и неловкое положение, невыносимое для темпераментного человека, каким был поэт. Естественно, на следующий день у него произошел срыв.
24 января, в воскресенье, днем к Пушкину зашли сначала И.П.Сахаров, а чуть позже Л.А.Якубович, приглашенные поэтом для разговора по делам «Современника».
В памяти Сахарова отложилась идиллическая картина, свидетельствующая, что никакой размолвки между супругами на вечере у Воронцова не было:
Пушкин сидел на стуле; на полу лежала медвежья шкура; на ней сидела жена Пушкина, положа свою голову на колени мужу[516].
Правда, Л.А.Якубович застал поэта уже в ином настроении. По его воспоминаниям Пушкин в этот день
был очень сердит ...ходил скоро взад и вперед по кабинету, хватал с полки какой-нибудь том ...и читал...[517] .
В этот же день поэт заложил А.П.Шишкину столовое серебро, принадлежащее Александрине. На эти деньги - 2200 рублей - он, вероятно, спустя два дня купил пистолеты в оружейном магазине Куракина. Поверхностная связь между двумя этими событиями позволила некоторым исследователям говорить о существовании сговора поэта и свояченицы. Между тем, деньги семье Пушкина нужны были на самые обычные, хозяйственные нужды, и Александрина могла просто внести свою долю в семейный бюджет.
А вечером состоялось событие – отнюдь не самое заметное – которое стало последней каплей, переполнившей «чашу терпения» Пушкина. Друзья поэта, завсегдатаи карамзинского кружка - Вяземские, Валуевы, С.Н.Карамзина, А.И.Тургенев, М. Виельгорский, братья Россеты - собрались в доме у Екатерины Мещерской, дочери Карамзина. Прибыли сюда Пушкины и, конечно, Геккерны, которые, по замечанию ничуть не обеспокоенной Софьи Карамзиной, продолжали «разыгрывать свою сентиментальную комедию к удовольствию общества».[518] Аркадий Россет, припозднившись, застал поэта в кабинете хозяина дома князя П.И.Мещерского за шахматной доской:
Ну что, - обратился Пушкин к Россету, - вы были в гостиной; он уж там, возле моей жены?. Даже не назвал Дантеса по имени. Этот вопрос смутил Россета, и он отвечал, запинаясь, что Дантеса видел. Пушкин был большой наблюдатель физиономий; он стал глядеть на Россета, наблюдал линии его лица и что-то сказал ему лестное. Тот весь покраснел, и Пушкин стал громко хохотать над смущением двадцатилетнего офицера[519].
Каким бы забавным и наивным ни казалось поведение А.О.Россета, оно лишь подчеркивало глубину и неизбежность надвигающейся катастрофы. Пушкин добродушно смеялся над беспомощностью окружающих людей, стремящихся разобраться в происходящем и, вместе с тем, не способных сделать нравственный выбор между ним – поэтом, стремящимся жить по совести, и ка-
валергардом – баловнем суетной жизни. Этим смехом он обозначал свое одиночество и право на решительный поступок.
И тут произошло то, что Софья Карамзина описала в своем знаменитом письме и о чем потом сильно сожалела:
Пушкин скрежещет зубами и принимает свое выражение тигра ... - это начинает становиться чем-то большим обыкновенной безнравственности. ...и дядюшка Вяземский утверждает, что закрывает свое лицо и отвращает его от дома Пушкиных[520].
Но не только «дядюшка Вяземский» в этот вечер «отвращал» лицо от дома Пушкиных. Из дневника Тургенева видно, что и княгиня Вяземская вела себя нервно:
24 генваря, воскресенье. ...У меня был Геккерн... К княгине Мещерской едва взошел, как повздорил опять с княгиней Вяземской. Взбалмошная! Разговор с Пушкиной[521].
Думается, у Мещерских все же произошло что-то, о чем друзья поэта в дальнейшем предпочли не вспоминать. Причиной этого скандала мог быть тот самый каламбур с «мозольным оператором». Или дамы просто увлеклись обсуждением вечера у Воронцовых, естественно, с «разъяснениями»? Разговор принял такую форму, что Тургеневу, возможно, пришлось успокаивать Наталью Николаевну.